В Питер вернутся не все

Полуянов вспомнил, что последние слова актер выкрикнул в голос и с такой силой ударил обоими кулаками по столу, что тот затрещал. Грохот слегка отрезвил артиста, и он заговорил тише, но с нескрываемой злобой в голосе, слегка выпятив вперед массивную нижнюю челюсть, как любили делать его ранние герои: сериальные бандиты и менты.

Дима сейчас — стоя в утреннем тамбуре «Северного экспресса» — дошел до этого места в своем блокноте и понял: вот оно!

«Ты знаешь, Димон, мне иногда хочется — ну очень хочется! — убить ее. И его тоже. Меня такая ненависть к ним обоим распирает — кажется, я аж взорвусь однажды! Гадина, как же она посмела так со мной поступить! Ведь договаривались: сниматься будем вместе, жить — вместе… Я только ради нее на лабуду подписался… Ой, прости, Дим, не обижайся, забыл, что ты — автор…»

Дальше шли извинения, излияния любви и уважения к журналисту, а потом снова вариации на тему, какая ж она сволочь, Волочковская…

* * *

Полуянов захлопнул блокнот.

С одним не поспоришь: от почти одновременной смерти режиссера и актрисы вряд ли кто-то может получить материальную выгоду. И они, эти два убийства, очень похожи на месть отвергнутого любовника. Неужели Кряжин, эмоциональный, ранимый, несмотря на свои внушительные кулаки и устрашающую внешность, не удержался? Не может быть… А с другой стороны, кто мог убить и почему, если не он? У него и возможность, и мотив имеется. То есть в наличии два основных фактора (как учат учебники криминалистики), заставляющих подозревать в преступлении…

Тут в тамбур вошел седовласый Старообрядцев. Усмехнулся — но не зло, чего можно было ожидать после их с Димой стычки часом ранее, а скорее добродушно. Пробормотал:

— А, вы опять здесь…

Закурил тоненькую и «суперлегкую» сигаретку.

Тут Дима переключился, выбросил на время из головы Кряжина с его вероятными мотивами. Обратился мысленно к клочку почти сгоревшей фотографии, только что найденному в переходном отсеке, и ему пришла в голову одна идейка. «Старообрядцев, — подумал журналист, — явно не виновен в одном из преступлений: убийстве актрисы. Он все время, когда можно было с ней покончить, провел рядом со мной или в своем купе. Поэтому я, пожалуй, могу взять его в конфиденты».

И Полуянов с величайшей осторожностью, держа за ребра, вытащил из блокнота клочок, оставшийся от фото, продемонстрировал его оператору. Старик прищурился и потянулся взять обрывок, но Дима отвел руку в сторону, бросил:

— Осторожно, Аркадий Петрович, там могут быть отпечатки пальцев!

— Охо-хо-хо, следствие ведут колобки… — насмешливо проговорил Старообрядцев.

Потом вытащил из заднего кармана своих тренировочных штанов щегольский очечник, нацепил на кончик носа пижонские очки и забормотал:

— Поднесите поближе! Нет, дальше, еще дальше… Верните назад! Стоп!

Дима с неудовольствием подумал, что главный оператор в любви к приказаниям мог бы дать сто очков вперед покойному режиссеру-постановщику. Но огрызаться не стал, понимал, что Аркадий Петрович ему нужен.

— И что же это такое, позвольте узнать? — осведомился Старообрядцев.

— Как видите, клочок фото. Я нашел его в проходе между тамбурами. А в тамбуре в тот момент здорово пахло сожженной бумагой. Предполагаю, что кто-то (возможно, убийца) решил избавиться от улики и срочно сжег ее. Он держал фото за этот краешек, обжегся и клочок уронил. А потом, наверное, подумал, что он улетел вместе с пеплом, и не стал искать. Наверное, очень спешил.

Слушая Полуянова, оператор напряженно всматривался в обрывок, потом проговорил:

— А что вы от меня-то хотите?

— Возможно, вы узнаете фото, — пояснил Дима, отчасти чувствуя себя идиотом.

— Да что тут можно узнать? — насмешливо хрюкнул Аркадий Петрович. — Ноги чьи-то? Вы меня просите их опознать?

— А почему нет?

— Н-да, беда, коль пироги возьмется печь сапожник…

— Печи#, — ласково поправил журналист.

— Что-о? — надменно переспросил оператор.

Дима кротко пояснил:

— У Крылова в басне «Щука и Кот» говорится: «Беда, коль пироги начнет печи# сапожник…» «Начyет печи#», а не «возьмется печь».

— Вот именно! — ее растерялся Старообрядцев. — Вы разбираетесь в баснях-побасенках, строчите их в свои газетки — ну и продолжайте в том же духе. А расследование убийств оставьте, ради бога, профессионалам.

— Так профессионалов же нет! Вон, даже милиционеры дрыхнуть пошли.

— Ничего, приедем в Москву, там специально обученные люди разберутся. Следователи, прокуроры, опера… А вы тут только улики затаптываете…

— Вам охота в Москве на допросы ходить? — усмехнулся Полуянов.

Оператор не отвечал. Переключил свое внимание на кусочек фото и стал в него всматриваться, скомандовал:

— Чуть дальше от меня! Стоп! — А потом вдруг воскликнул: — Да это ж Вадика брюки! Да, по-моему, Вадика… Он ведь тогда гордился ими. «Мои пасхальные штаны» называл…

— Вадика — значит, Прокопенко?

— Ну да.

— Вы уверены?

— Слушайте, молодой человек! Вы что, издеваетесь? Как я могу по клочку бумажки опознать чьи-то штаны со стопроцентной уверенностью? Кому рассказать — засмеют! Вас — прежде всего.