В Питер вернутся не все

— Говорите, что вы хотите сделать, а я посмотрю.

Глава шестая

Флешбэк-4. Аркадий Петрович Старообрядцев

Мы знакомы с ним… Да что там говорить! Практически всю нашу жизнь знакомы. Впервые судьба нас с Прокопенко свела в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Получается, больше тридцати лет назад. Он тогда говорил о себе словами Маяковского: «Мир огромив мощью голоса, иду — красивый, двадцатидвухлетний». А мне Вадик виделся тогда, простите, сосунком. Тем более, что ему двадцати двух-то даже и не было. Дьявольски красивый мальчик с румянцем во всю щеку, с наивными, широко раззявленными глазками и юношескими редкими мягкими волосиками на месте усов, которые он постоянно пытался теребить и подкручивать. Конечно, самомнение у него было высочайшее. Он ни секунды не сомневался, что заткнет за пояс и Вайду, и Куросаву, и Бергмана. Не говоря уж о Тарковском.

Однако, что там говорить, основания высоко ставить собственную юную персону у Вадика имелись. Не всякий даже бесспорный талант поступит на режиссерский факультет ВГИКа сразу после школы, с первой же попытки. От армии он отмазался, хоть это тогда не было еще в нашем отечестве широко принято, — талантливо просимулировал какую-то смертельную болезнь и был комиссован вчистую, при том, что здоровьем отличался отменным. Великолепная память, быстрота реакции, умение учиться и, главное, очевидный талант ярко выделяли его даже на фоне непростых однокурсников. Во всяком случае, его мастер в нем души не чаял. И когда пришла пора снимать дипломный фильм, прокопенковский руководитель курса обратился именно ко мне, чтобы я помог Вадику, причем не только операторской работой, но и советами. Конечно, снимать студенческий дипломный фильм — совершенно не мой уровень, но мастеру отказывать мне было неловко: он много сделал и для советского кино, и (что в данном случае сыграло главную роль) для меня лично. И я скрепя сердце согласился.

В ту пору я считал самого себя настоящим мэтром. Да и был фактически! Мне исполнилось тридцать восемь, и только как главный оператор я снял две документальные ленты и шесть игровых картин. Побывал со своими фильмами и в Каннах, и в Венеции, а также на более мелких фестивалях и премьерах в самых разных землях. Главным образом ездил, конечно, в страны социалистического лагеря, но и капстраны повидал тоже. Меня уважали в киношной среде. Заполучить меня на картину для многих режиссеров считалось удачей. Короче говоря, я себя в ту пору видел настоящим художником, причем, конечно, с гораздо большим основанием, чем юный Вадик. Внешность моя соответствовала сущности. По столице я разгуливал в каплевидных фирмовых очках, джинсах «Ливайс», итальянских мокасинах, замшевой куртке. Ездил на бордовых «Жигулях» последней модели.

Да, да, молодой человек, я постараюсь покороче, но ведь это важно! Для понимания наших с Прокопенко отношений весьма существенен, как говорят теперь, бэкграунд. Или, по-русски выражаясь, общая атмосфера.

И так мы с Вадиком сошлись. И оказалось, что мы с ним весьма схожи. Многим, кроме возраста: и амбициями (которые у меня уже были, правда, в определенной степени удовлетворены), и биографией. Оба, что называется, выбились из грязи в князи: из коммуналок и бараков, без гроша за душой. И еще Прокопенко польстил и даже удивил меня тем, что при первой же встрече не стал со мной петушиться (что свойственно молодым представителям творческих профессий), мериться талантом и знаниями, а вроде бы сразу и безоговорочно признал мое первенство и авторитет. Называл он меня исключительно по имени-отчеству. Я бы сказал, вел себя со мной даже чуточку подобострастно. Теперь-то я понимаю: то была лишь игра, и в душе Вадик, конечно, продолжал считать себя, и только себя, непревзойденным гением. В ту пору я оказался просто нужен ему — посему парень ко мне и подлащивался.

Я уже говорил: у него была потрясающая память. Он помнил многие великие фильмы (точнее, те, которые сам считал великими) чуть ли не дословно или даже покадрово. Кстати, мне польстило, что среди них оказались и две моих картины. Да и вообще его киношная эрудиция оказалась небывалой. Кажется, не было ни одной ленты (даже из запрещенных к прокату в СССР), чтобы он ее ни видел. Его сокурсники (он мне рассказывал) даже попытались однажды разыграть его: принялись рассказывать о неком фильме, якобы снятом во Франции в 1936 году. Они проработали в своей легенде все: от имени режиссера до исполнителей второстепенных ролей и композитора, — однако Вадик раскусил их, лишь узнав о творцах ленты и начав слушать сюжет картины. А потом авторитетно, по пунктам, доказал, почему во Франции в тридцать шестом подобный фильм никак не мог быть снят: режиссер ленты был в то время занят на другой картине, исполнитель главной роли в ту пору уже уехал работать в Голливуд — и так далее. Короче, во всем, что касалось кино, Прокопенко был докой.