В погоне за солнцем (СИ)

Боль отрезвила Нэльвё: я увидел это по вмиг ожесточившемуся, прояснившемуся взгляду. Он коротко рубанул, не тратя времени сил на замах. Клинок вспорол воздух в каких-то двух пальцах от ее головы. Fae отшатнулась — и, закричав тем же изломанным горем и болью голосом, резко обернулась.

Мы встретились взглядом. Что-то осмысленное мелькнуло в ее бездонно-синих глазах. Она признала меня, безошибочно, разглядев даже сквозь дымку безумия. Признала — и тут же перевела взгляд, потеряв интерес.

И увидела ее, Камелию. Идеальную жертву Охоты.

Идеальную, гори все черным пламенем!

Мы поняли это слишком поздно — я и Нэльвё. Не перехватить, не остановить, как не сбить сорвавшуюся в полете стрелу. Нэльвё изогнулся в длинном, поразительно длинном выпаде — и все равно не достал.

Я видел все, как в дурном сне: неестественно медленно. Камелию, побледневшую и какую-то обмертвевшую, завороженную, не способную и шагу сделать от неумолимо приближающейся смерти. Fae, бросившуюся к ней с улыбкой-оскалом. Нэльвё, рванувшего вслед за ней, не успевающего, так же как и я…

И, с какой-то бессмысленной, абсурдной уверенностью, которая может быть только во сне, сделал то единственное, что еще успевал, ни секунды не сомневаясь.

— Стоять! — рявкнул я, каким-то чудом опередив само время.

Fae замерла, как бежала: на середине шага, едва удерживая сейчас равновесия. Мучительно изогнутые, скрюченные пальцы с отточено-острыми когтями замерли в непозволительной близости от шеи Камелии, которая до сих пор, кажется, боялась вздохнуть.

— Стоять, — медленно повторил я враз севшим голосом, не сводя с нее взгляда. В воцарившейся в лесу тишине едва можно было различить мой голос.

Fae изогнула голову под неестественным углом, точно птица. И встретившись с ее бездонным взглядом, я вдруг оскользнулся — и провалился в омут ее чувств, захлебнувшись ими.

Смерть, безумие, страх, отчаянье — и боль, всюду боль. Корежащая, ломающая, выворачивающая, выкручивающая… Каждый вздох изорванными легкими — боль. Каждый шаг — боль. Жить — значит чувствовать боль. Невыносимую, сводящую с ума. Боль — до слез, до смеха, до сомкнутого спазмами дыхания… боль, боль, боль! Боль — и больше ничего.

Она всхлипнула, задохнувшись отравленным солнцем воздухом — и полупрозрачная, как цветочный нектар, кровь веером взметнулась от раскроившего тело меча.

Боль, сводившую с ума каждый миг, каждый вдох, вытеснила другая — короткая, единовременная, разовая. Несущая освобождением и счастье.

Не в силах отвести взгляд от тускнеющих, выцветающих глаз, я захлебывался цветочной кровью вместе с ней. И не разобрать в сплетении нервов, кто умирает там — я, fae или Она.

Голова вдруг взорвалась звоном и темнотой. Меня, едва стоящего на ногах, отбросило куда-то в сторону. Левую скулу обожгло огнем. Я упал, неловко подвернув руку и навалившись на нее. Боль — та, другая, чужая — ушла, и только теперь я запоздало сообразил, что кто-то с размаху врезал мне кулаком.

Новая вспышка боли затмила все мысли. Еще удар, уже ногой, в бедро — но, кажется, не такой сильный, как мог бы. И ругань, вперемешку на аэльвском и северском, которую почти невозможно разобрать сквозь злое шипение.

Я резко вскинул голову — и Нэльвё, ожегшись о мой взгляд, осекся на полуслове. И не занес ногу для нового удара.

— Умрешь, — чужой, пугающе спокойный, ничего не выражающий голос я услышал как будто со стороны, и не сразу понял, что говорю сам.

Нэльвё хотел было взорваться очередной вспышкой ярости, но почему-то передумал, и, зло сплюнув, отошел, не переставая извергать ругань и проклятия.

Я кое-как поднялся и выпрямился, нетвердо стоя на ногах. Тело почти не слушалось. Чувствовал я себя отвратительно: как новорожденный котенок, брошенный в чужой и жестокий мир — слепой, беззащитный и потерянный.

— Лжец, лгун, лицемерная тварь! Нет, вы только посмотрите! «Я — жертва обстоятельств! Я — слабый, никчемный волшебник! Мне никак не обойтись без вашей помощи»! «Нет, я не знаю, кто эти люди и что им от меня нужно»! «Подставляйте за меня спины, идите со мной в пекло, рискуйте ради меня жизнью — а я буду смотреть и смеяться над вашей наивностью, не вмешиваясь»!

От его сорвавшегося на крик голоса птицы, только-только устроившиеся в кронах, сорвались серой лентой в лазоревую высь. Нэльвё, заметавшийся по поляне, сшиб подвернувшийся под ногу котелок, и зло пнул его.

— «Подставляйте за меня спины, ничтожества, а я посмеюсь над вами»! Что, не так?! — рыкнул Нэльвё. И, вдруг остановившись, резко повернулся ко мне. — Нет?!

— Прекратите, пожалуйста! — отчаянно воскликнула Камелия, пытаясь перекричать нас. Бледная, как выбеленное полотно, она едва держалась, чтобы не расплакаться, и комкала в таких же бледных пальцах подол рубашки.

— Не так?! — повторил Отрекшийся, опасно полыхая сейчас не фиалковыми — темно-синими глазами. Повторил — и в два размашистых шага оказался рядом. Проклятая слабость все еще подгибала ноги, не давая мне ни дать отпор, ни уйти.

— Нэльвё! — слово-окрик хлестнуло его, но не смогло остановить.