В поисках древних кладов

— Добавить тросов, — взревел Кодрингтон. У него над головой просвистел еще один абордажный крюк, брошенный чей-то крепкой рукой. Трос хлестнул Клинтона по плечам. Он поймал его, потянул, чтобы крюк уцепился за борт, перескочил через просвет и ударился сапогами о корму «Гурона». Капитан видел, что произошло с его матросом и, подгоняемый ужасом, карабкался как можно проворнее. Однако едва он перекинул ногу через планшир клипера, как им овладела жажда битвы, окружающий мир изменил цвет, подернулся красной дымкой ярости и ненависти — он ненавидел невольничье зловоние, выворачивающее душу, он хотел отомстить за смерть людей и гибель корабля.

Его абордажная сабля с металлическим лязгом выскочила из ножен. На него надвигался человек, обнаженный по пояс, с выпирающим волосатым животом и толстыми мускулистыми руками. Он размахивал над головой топором о двух лезвиях. Клинтон вытянул долговязое тело, как змея, распрямляющая кольца, и нанес удар. Он всадил острие абордажной сабли в косматую посеребренную бороду неприятеля. Топор выпал из поднятых рук и покатился по палубе.

Клинтон наступил ногой на грудь убитого и выдернул абордажную саблю из горла. Заливая сапоги английского офицера, из сонной артерии алым фонтаном хлынула кровь.

Полдюжины моряков взобрались на палубу «Гурона» раньше капитана. Не было произнесено ни слова команды, но все они выстроились у тросов на корме, абордажными саблями и сплошным пистолетным огнем сдерживая вооруженных топорами матросов «Гурона». У них за спиной абордажная команда «Черного смеха», не встречая сопротивления, лавиной хлынула на палубу и ринулась вперед. Воинственные крики слились в ликующий хор:

— Вперед, Смехачи!

— Дружнее, ребята, — орал Клинтон.

Безумие захлестнуло его с головой. Не было ни страха, ни сомнений, не было даже ни одной здравой мысли.

Безумие оказалось заразительным, и вот уже его люди орали вместе с ним. Рыча, как стая волков или диких собак, они рассыпались по палубе и схлестнулись с толпой моряков, ринувшихся им навстречу с носа «Гурона».

Две волны бегущих, визжащих людей встретились чуть ниже края полуюта. Все смешалось в единую массу сцепившихся тел, крики и проклятия сливались со звериным ревом перепуганных рабов. Пистолеты и ружья давно были разряжены, и не было времени их зарядить. Сталь билась со сталью.

Команда «Черного смеха» была закалена в сражениях. Они прошли плечом к плечу не один десяток битв, штурмовали невольничьи корабли и загоны, противостояли огню и стали. Они знали запах крови и гордились этим.

Матросы «Гурона» были торговыми моряками, почти никогда не обнажавшими абордажной сабли и не стрелявшими в человека из пистолета, и разница в боевой выучке сразу дала о себе знать.

С минуту или чуть меньше сплошная масса людей качалась и бурлила, как два мощных течения, столкнувшихся на приливной линии в океане, но потом команда «Черного смеха» начала одолевать.

— Вперед, Смехачи!

Они сознавали свое преимущество.

— Молотом и клещами, ребята! Зададим им жару!

Волна британских моряков распадалась только в одном месте. У подножия грот-мачты плечом к плечу стояли два человека.

Типпу неподвижно возвышался на массивных голых ногах, словно высеченный из камня Будда. Он с легкостью сдерживал натиск наступавших. Их ряды смешались и откатились.

Его набедренная повязка натянулась между ногами, над ней выпирал огромный живот, снова налившийся тяжестью, как скала.

В лучах солнца ярко сверкали золотые нити на вышитом жилете. Низко пригнув огромную шарообразную голову, он размахивал топором, точно это был дамский зонтик. Топор свирепо свистел, рассекая воздух. Моряки с «Черного смеха» расступились.

Ружейная пуля слегка царапнула усеянную шрамами безволосую голову, из неглубокой раны потоком лилась кровь, превращая лицо в устрашающую алую маску.

Распахнув широкий лягушачий рот, он презрительно хохотал над вооруженными людьми, которые кишели вокруг него, как пигмеи вокруг великана-людоеда

Бок о бок с ним сражался Манго Сент-Джон. Он скинул синий китель, чтобы сподручнее было действовать шпагой, белая полотняная рубашка распахнулась до пояса — вражеская рука дернула за ворот и оторвала все пуговицы. Он обвязал лоб шелковым платком, чтобы пот не заливал глаза. Пот ручьями стекал по обнаженной груди, промочив местами рубашку. В правой руке американец держал шпагу с гладкой, без украшений, серебристо-стальной гардой на рукоятке. Он размеренно, в едином ритме наносил и отражал удары.

На нем не было ни единой царапины. Кровь, испещрявшая рубашку и расплывающаяся грязно-коричневыми пятнами, принадлежала не ему.

— Сент-Джон! — окликнул его Клинтон.

Оба были такого высокого роста, что возвышались над толпой и смотрели друг на друга над головами окружающих. Глаза Клинтона горели фанатичным голубым огнем, губы побелели от ярости. Лицо Манго было серьезно, почти задумчиво, в глазах сквозила печаль, словно он понимал, что потерял корабль и что жизнь его и всех его людей висит на волоске.

— Сражайтесь! — бросил вызов Кодрингтон. В его голосе звенело торжество.