В поисках Парижа, или Вечное возвращение

Но здесь-то, в Париже, все эти пастисы, гренадины, бордо, круассаны и даже крутые яйца в металлических, увенчанных солонками этажерках – дома. Даже заморский виски, вошедший в моду в 1950-х годах и заметно теснящий арманьяк или кальвадос, уже имеет свою французскую историю, свои ассоциативные связи, свое поколение, и запах его в парижском кафе вовсе не кажется чужим, как и запах кока-колы, называемой здесь попросту «кокб». Это еще одно свойство Парижа – все делать своим, домашним. Воспоминанием о сумеречном раннем утре остаются на прилавке круассаны и крутые яйца. На рассвете еще не до конца проснувшиеся люди, не садясь – дешевле и быстрее, – макали в кофе с молоком жирно и нежно слоистые, теплые еще круассаны, проглатывали торопливо яйцо. Есть поразительная строка Превера: «Как ужасно для голодного это потрескивание скорлупы, когда чистят яйцо над стойкой». Утреннее кафе молчаливо: начало дня – начало борьбы за выживание, начало работы, которую нельзя сделать плохо – тогда не выиграешь жизнь, нечем будет заплатить за главное в ней – удовольствие, радость, уверенность, покой. Все это тоже часть жизни интимной, почти потаенной, сугубо парижской, почти неведомой веселым путешественникам.

В разговор и звон посуды порой вмешивается грубое, но привычное в парижских кафе щелканье игрального автомата; впрочем, здесь посетители не слишком увлечены механическими играми, и машина надолго погружается в молчание. Чаще покупают талоны лотерей в неизбывной надежде когда-нибудь выиграть. Случается видеть людей, даже супружеские пары, с остановившимся взглядом, за столиком или за прилавком они покупают, не в силах остановиться, все новые пестрые бумажки, и угрюмое возбуждение не покидает их усталые лица…

В глубине дальнего зала (в парижских кафе часты ступеньки, разные уровни, зеркала – все, что увеличивает, усложняет и «веселит» пространство) накрывают столы, туда уже не сядешь prendre un verre – пропустить стаканчик: близится святой час полуденной трапезы – déjeuner (завтрака – в русских переводах неточно, но часто его называют «обедом»). Скорее всего, это будет иная публика, чем сейчас у стойки. Кто-то придет специально на завтрак – завсегдатаи, настоящие и самые почитаемые клиенты; но может войти и случайно оказавшийся здесь парижанин, а то и фланер или турист.

Но пока обеденный зал пуст; у стойки по-прежнему искрится неспешная жизнь кафе. Здесь разговор не такой прохладный и летучий, как у табачного прилавка. Расслабленно, даже с некоторой бодрой томностью (вот уж парижская странность!) обмениваются сакраментальным: «Зa va?» – «Зa va!». «Salut а tous!» или «А vos amours!». Уже мелькают имена: «Salut, Bernard!», «Зa va, Luc?». И конечно – «Зa va, Gaspard?» (Пес условно-приветливо раз-другой виляет хвостом.)

Над стойкой течет беседа, за которой не уследить непарижанину. Здесь сгущается знаменитое французское арго, где обыденные слова заменены на естественные в кафе – смешные или чуть неприличные. Кстати, в арго больше забавных, чем непристойных выражений, – скажем, библейские места называют boutique (лавка), bijoux de famille (фамильные драгоценности),

la marchandise (товар). Стойка-контуар – это «пианино»; тряпка, которой ее протирают, – «кашемир»; аперитив – «аперо». Счет – la douloureuse (скорбящая), а если он уж очень велик – «кувалда» (дословно – удар палицей: le coup de masse

).

Что же касается главного глагола – «выпить», то он имеет неисчислимое множество синонимов, от привившегося у нас s’en jeter un derrière la cravate (залить за галстук) до диковинных relever une sentinelle (сменить часового) и брутального étrangler un perroquet (придушить попугая). А выражение «убить (если угодно – заморить) червячка» (tuer le ver) здесь значит вовсе не перекусить, а выпить крепкий алкоголь натощак.

Как в извечной и неумирающей commedia dell’arte: те же персонажи, те же ситуации. Действующие лица, они же зрители, с потаенной радостью ждут знакомых сюжетов, интонаций, жестов, слов. Уследить за разговором невозможно. Он состоит из междометий, всплесков негодующих фраз-восклицаний, частого упоминания о безобразных налогах, обмена мелкими устало-забавными сплетнями. Главное в разговоре – убежденность, что все мы, и наши разговоры, и вкус вина, и парижская погода, и как сыграли «Пари Сен-Жермен» с «Марселем» – все это по-прежнему занимает в жизни прочное и нетленное место, как пес Гаспар.