В поисках смысла

В одном из таких участков бывшей «Графской степи» и располагался совхоз, в котором сохранились кое – какие старые постройки и большой манеж для выводки лошадей. Руководимое отцом хозяйство целиком работало на нужды фронта, поставляя армии зерновые и лошадей.

Ещё шла война, был сорок четвёртый год. А здесь, в посёлке, расположенном в сотне километров от освобождённого и сильно разрушенного Воронежа, у малых детей фактически была мирная жизнь.

Вот удивительный, врезавшийся в память, эпизод, в котором главным действующим лицом стал мой отец.

В это лето Славик, сын тёти Зины (она жила и работала в Воронеже) оставался у нас. Однажды мы были с ним отпущены погулять (мне было шесть, ему – три). Как раз только что кончился дождь и от домашних я получил наказ: не допускать брата до луж. Ну да где там – указания я не выполнил: подопечный мой с превеликим удовольствием протопав по воде, промочил ноги и забрызгал грязью свой новый костюмчик. И тут, увидав приближающегося отца моего – главного в совхозе человека, строгого дядю, которого все слушаются, – он смекнул, что за совершённое им деяние последует наказание, и заранее ударился в рёв. Стоя рядом, в оторопи от внезапного рёва, я тоже не ждал награды за свой недогляд. Что же сделал отец? Положив свои большие ладони нам на головы, он хорошенько крутанул нас на месте и обоих, рядышком, усадил в грязную лужу – и теперь уже мы, все трое, хохотали от счастья. Подобные вещи бывают дороже самой дорогой одежды. И только с возрастом ко мне пришло понимание что

это за поступок был – редко кто мог бы до такого додуматься. Но это был мой отец, всегда мгновенно и с юмором находивший общий язык с детьми – чьи бы они ни были. В посёлке нашем было хорошо известно, что директор неравнодушен к ребячьему племени (он, например, сквозь пальцы смотрел на набеги пацанов на совхозный яблоневый и вишнёвый сад, и старик – сторож с берданкой, используемой лишь для остраски, был в курсе положения дел). И ребятня платила директору тем же – его обожали (один из тогдавших пацанов, Рогонов Виктор Иванович, до восьмидесяти лет проживший в том же посёлке, сказал мне, что сам он и другие, кто знал моего отца, очень часто вспоминали его добрым словом).

А время было такое, что у всех и из мыслей, и из снов не уходило то, что было связано с этим коротким и горьким словом – война. Не были в стороне и дети. В книжке для детей, изданной к Новому сорок четвёртому году – которую я уже читал самостоятельно – было такое стихотворение Самуила Маршака, состоявшее всего из пяти строк:

 Ты каждый раз, Ложась в постель, Смотри во тьму окна

И помни, что метёт метельИ что идёт война.

Было от чего переживать, во тьму окна глядя. Матери повезло выжить в окружении и, демобилизовавшись, вернуться домой – семья наша восстановилась. Но удача выпадает не всем. Из старших братьев отца: Виктор погиб на западных рубежах в первый месяц войны; Георгий, штурман бомбардировщика дальней авиации, прошёл три войны (Халхин – Гол, Отечественную, с Японией), участвовал в боевых операциях от Бреста до Курил, закончил последнюю войну на Сахалине в чине майора с тремя орденами Красной звезды; Леонид, младший лейтенант, оборонял Ленинград, остался жив; Михаил работал на заводе, умер во время блокады. Двоюродные дядья: Николай, лейтенант, лётчик – истребитель, погиб под Халхин – Голом, похоронен в братской могиле в городе Чойболсан, Монголия; Константин, архитектор, погиб в народном ополчении под Колпино, там же похоронен в братской могиле. И, наконец, младший брат матери Владимир еще не вернулся с войны, всё время ждали от него известий.

И вот пришёл он – долгожданный день 9 мая 1945 года! День победы, совпавший с праздником Пасхи. Ликование, охватившее весь поселковый люд, было столь велико, что сама пробудившаяся после долгой снежной зимы природа, казалось, радовалась вместе со всеми.

Отец позаботился о проведении праздника. В этот тёплый солнечеый день в старинном парке с тополями, стволы которых были в обхват только взрослому человеку, собралось всё население посёлка. На поляне с жёлоба, изготовленного из коры, снятой с тонкого ствола дерева, и поставленного верхним концом на рогатулю, воткнутую в землю, катали крашеные яйца. Неподалёку на свежей травке стоял патефон, вокруг которого танцевали пары (парней среди них было маловато) – танцы открывал сам директор. Бережно сохранённые в сундуках в течение всех тяжёлых годов лихолетья праздничные наряды теперь красовались и на пожилых, и на молодых: цвели на фоне нежной зелени – хоть и немного их было – кумачовые, малиновые, небесно – голубые косоворотки, узорчатые сарафаны. Такого пиршества цвета, такого разнообразия предметов национальной одежды потом я уже не встречал нигде во всю мою жизнь – разве что порой можно было увидеть в театре или в кино.