Я проходил мимо лектория общества «Знание», увидел афишу с красными буквами «Человек и общество» и зашел туда послушать. Народу в зале было довольно много. Вот идиоты, подумал я. Но тут же спохватился: а ты сам? Лекцию читала седая пожилая женщина. Читала со страстью, хорошо поставленным голосом. Хотя она говорила обычную барабанную чушь, ее слушали. Только сидевший рядом со мной мужчина ворчал что-то. Когда лекторша стала обосновывать тезис о состоянии одиночества как о характерном явлении буржуазного общества, совершенно не свойственном нашему обществу, сосед выругался и предложил покинуть зал. И охота тебе слушать эту галиматью, сказал он, когда мы вышли на улицу. А вы же сами слушали, сказал я. У меня с этой гадиной свои счеты, сказал он. Знаешь, сколько людей эта тварь в свое время угробила? Я по ее милости тоже кое-что хватил. Пустячок. Пятнадцать лет! А теперь она крупный теоретик по проблемам воспитания нового человека. Перед молодежью часто выступает. И представь себе, имеет успех. Но она действительно здорово говорит, сказал я. Смотря с какой точки зрения, сказал он. Считается, что наши вожди были великими ораторами, А начни копать сейчас смысл их речей, в ужас придешь. Возьми хотя бы эту тему одиночества. Вроде бы правильно все говорила. Действительно, на Западе часто бывает так, что обществу безразличны переживания и судьба индивида, а у нас коллектив ни за что не оставит без внимания своих отдельных членов. А что это означает на деле? Там одиночество есть крайне /отрицательное/ проявление и следствие позитивной правовой и моральной защиты личности от власти и от общества. А у нас отсутствие такового есть проявление и следствие неограниченной власти коллектива над личностью, т.е. чего-то негативного. И кроме того, состояние одиночества и у нас бывает. Да еще какое! Поживешь — сам почувствуешь. Только у нас оно имеет совсем иной смысл: это страшное наказание индивида коллективом за стремление обрести личную независимость и отстоять свое человеческое достоинство. Там — безразличие, у нас — активное изолирование. Там это исходит от тебя самого, здесь — от них, твоих коллег и сослуживцев. Наше одиночество куда пострашнее. А почему вы не отомстите этой женщине, спросил я. Как, спросил он в свою очередь. Разоблачить? А перед кем? Кто она такая, всем известно. Она часто ездит на Запад. Ее там принимают. Думаешь, не знают, кто она? Мы не раз сообщали об этом. Всем плевать на прошлые жертвы. Я бы на вашем месте убил ее, сказал я. Конечно, сказал он, таких убивать надо. Но — в свое время. Раньше я был готов на это, но не имел возможности. Теперь поздно. Самое страшное наказание таким — чтобы они видели, что их время прошло. Но, увы, их время снова возвращается. Да оно и не уходило. Хотите, сказал я, я ее кирпичом по башке стукну из-за угла? Не стоит, сказал он. Пропадешь ни за что. Потом... Понимаешь, я тогда признал вину, покаялся. Просил помиловать. Обещал... В общем сам понимаешь. Ну, пока!
И он ушел. Я не спросил его имя и адрес. А жаль. Потом я как в бреду ходил по улицам и думал, думал, думал...
Жизнеутверждающие мотивы