В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)

- А почему мы с тобой столько часов слонялись по городу, вместо того чтобы идти домой?

- Только тебя там не хватало! В доме был страшный беспорядок. Надо было все прибрать...

- А почему, когда ты пришла за мной в институт, ты была заплаканная... Была, была! Поль, почему ты плакала? Скажи, почему?

Поль отвечает не сразу:

- Потому что мне было очень жаль твою маму, она так страдала... Очень тяжело рождает женщина ребенка! И еще я боялась: а вдруг твоя мама умрет и маленький мальчик умрет? Я плакала от страха. А потом, когда все обошлось и мама осталась жива, и мальчик, такой ангелок, тоже остался жив, - ну, тут, конечно, я заплакала от радости! И мы все обнимались: и Жозефин, и мсье ле доктер, и я, и старый доктор с его незастегнутыми пуговицами... Только маму твою мы не обнимали, потому что она, бедняжка, еще очень слаба, мы боялись ей повредить.

И вот мы с Полем добежали до дому. Уже на лестнице нам ударяет в нос тяжелый запах лекарств, дезинфекционных средств - карболки, йодоформа. Это меня не очень пугает: так всегда, только слабее, пахнет и от моего папы, и от Ивана Константиновича Рогова, и от всех других хирургов, папиных товарищей.

Из передней я сразу рвусь в мамину комнату, но меня перехватывает Александра Викентьевна Соллогуб, акушерка-фельдшерица, всегда работающая с папой:

- Ш-ш-ш!.. Мама спит!

Тут же, взволнованные, притихшие, сидят дедушка и бабушка. Бабушка вытирает глаза.

И вот из соседней комнаты выплывает Юзефа - она торжественно несет что-то похожее издали на белый торт. Но это не торт! Эго маленький, как куколка, совсем маленький человечек, спеленатый и вложенный в красивый пикейный "конвертик". Из конвертика видно только красненькое личико, головка в чепчике с голубыми бантиками. Он мирно спит.

- Тиш-ш-ша! - предостерегающе шипит на меня Юзефа.

- Это он, да? - шепчу я.

- А кто же еще? Звестно дело, ен. Наш Сенечка!

От человечка пахнет чем-то спокойным и милым - нежной кожицей, молоком, мирным сном.

- А поцеловать его можно?

- Нельзя! - говорит подоспевший папа. - Он еще очень маленький, а в нас всех много всякой заразы, мы можем занести и передать ему. Вот не могу уговорить Юзефу, чтобы не дышала на него бациллами, чтоб завязывала нос и рот марлей. Не хочет, старая малпа (обезьяна)! - шутит папа.

- И не хочу! - яростно шепчет Юзефа. - Пускай я малпа, но я не собака, чтоб в наморднике ходить!

Мы с Полем прибежали домой как раз к самому интересному: сейчас Сенечку будут купать! Словно предчувствуя, что с ним собираются что-то делать, он просыпается, открывает глазки - они какого-то неопределенного цвета, белесоватого, с голубизной, но уже сразу видно, что разрез глаз у него как у мамы, очень красивый. Сенечка сморщивает свое крохотное личико, словно ему дали понюхать уксусу, и начинает плакать. Это, собственно, не столько плач, сколько писк. Он разевает беззубый ротишко и скулит:

- Ля-ля-ля-ля-ля...

Его распеленывают. Честное слово, он ненамного больше крупной лягушки или цыпленка! И самое смешное: пальчики его левой ручки сложены в крохотный кукиш! В тот момент, когда его опускают в корыто и начинают поливать теплой водой из ковшика, он сразу перестает верещать. Ему, видно, приятно в теплой ванне. Мне тоже дают ковшик, и я усердно поливаю Сенечку.

- Смотри, на очки (глазки) не лей! - предупреждает Юзефа.

Сенечка лежит в корыте с раскрытыми глазками, но они какие-то бессмысленные: он словно никого не видит, не следит взглядом ни за кем.

- Папа...- шепчу я. - А он не слепой, нет?

- Нет. Он отлично видит. Только он еще не умеет видеть. Вот через недельку-другую все будет в порядке...

Сенечку вынимают из корыта. Юзефа держит его на ладони, пузиком вниз и осторожно выпивает губами несколько капель воды с его спинки. При этом она бормочет что-то - наверно, "по-латыньски".

- Юзенька, что ты делаешь? - не выдерживаю я.

Юзефа смотрит на меня строго и сурово, как умеют смотреть только лики святых на иконах.

- От злого глазу! - говорит она. - Чтоб не сглазил кто ребенка.

Потом она осторожно обсушивает мальчика, завернув его в мохнатую пеленку. Я слегка касаюсь его маленькой ножки - она мягкая, как бархатная, а пальчики на ножке - кругленькие, как мелкие-мелкие горошинки. Сенечка начинает вертеть головенкой направо и налево, словно ищет чего-то беззубым ротиком.

- Жрать захотел, бездельник! - добродушно говорит папа. - Несите его ужинать!

И Сенечку уносят к маме, которая, лежа в постели, прикладывает его к груди. Сенечка сразу очень деловито начинает сосать, - видно и слышно, как он мерно глотает.

- Як с кружечки пьет! - восхищается Юзефа.

Мама делает мне знак подойти. Я становлюсь на колени около ее кровати. Мама гладит меня по голове и говорит очень нежно, очень любовно:

- Дочка моя... я все время думаю: "Дети... наши дети..." Правда, хорошо?