В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)

Такова была моя первая настоящая встреча с замечательной актрисой любимейшей в моей жизни! - Верой Федоровной Комиссаржевской. Но вместе с нею в мою жизнь навсегда вошел и театр, вошел - как судьба моя. Это поначалу было бесформенно и неопределенно. Кем я буду в театре, я долго не знала. Актрисой? Писателем, автором пьесы? Режиссером? Конечно, мне хотелось этого, но, если бы мне пришлось быть в театре хотя бы капельдинером или швейцаром, портнихой или истопником, все равно это казалось мне счастьем!

После "Елки" я сперва мечтаю быть актрисой. Я становлюсь перед зеркалом, протягиваю руки, как Оля в "Елке", и проникновенным (так мне кажется!) голосом, "полным тихого страдания", говорю:

- Папа... папа...

Но мое собственное лицо, ох, как не похоже на лицо Комиссаржевской! Вместо страдания на нем - кривая гримаса, ужасно неприятная. В довершение всего в комнату приходит мой собственный папа, заспанный - оказывается, разбуженный мною! - и сердито говорит:

- Ну, что ты хрипишь на весь дом, как удавленник: "Папа, папа"... Что тебе от меня нужно? Я только засыпать стал, а ты вопишь...

Это мой возглас, "полный тихой боли", прозвучал, оказывается, на весь дом, как вопль или хрипение удавленника!

Конечно, после этого вечера - "Елки" - мы играем домашние спектакли. Каждое воскресенье у кого-либо из нас. Вот играем мы пьесу "Две королевы" нашего общего сочинения. Есть там такая сцена: в спальню кроткой и несчастной французской королевы (ее играет Катенька Кандаурова) прокрадывается ночью негодяйка английская королева (ее играю я). Я пробралась сюда, чтобы злодейски убить кроткую и несчастную французскую королеву. В руке моей дрожит и сверкает фруктовый нож... Я подхожу к "королевскому ложу", составленному из трех стульев, - на них спит королева, Катя, - и рычу бульдожьим голосом трагический, яростный монолог, списанный мною без всякого зазрения совести из "Макбета" Шекспира, где его произносит леди Макбет:

...Сюда, ко мне, о демоны убийства!

Сгустите кровь мою, загородите

Путь сожаления к моей груди,

И будет замысел мой тверд...

Скорей, глухая ночь,

Укрой мой нож, - и в мрачном дыме ада

Пусть он не видит раны...

Пока я говорю эти великолепные слова, в "зрительном зале", где сидят все мои подруги, Леня, Иван Константинович, мама, Шарафут и Наталья, все время слышатся какие-то подозрительные звуки. У меня мелькает мысль: "Они плачут!.. Я их проняла своим монологом!" - и, ободренная успехом, я еще больше поддало "рыка". Но тут я замечаю, что и сама французская королева Катя - делает какие-то странные движения... Матушки мои! Это она старается удержаться от смеха! От таких ее стараний и судорожных движений стулья, составляющие королевское ложе, разъезжаются во все стороны, и Катя с грохотом падает на пол. Зрительный зал чуть не рыдает от смеха, хохочет и сама Катя, лежа на полу. Только я одна беспомощно верчу в руках фруктовый нож и не знаю, смеяться мне или плакать. В конце концов побеждает смех, - я сажусь на пол около Кати и хохочу во все горло...

- Ну, с чего... с чего... - еле могу я выговорить сквозь смех, - с чего ты так развеселилась?

- Сашенька, милая... - хохочет Катя. - Не обижайся, золотко... Но ты так страшно гримасничала... - И Катя заливается с новой силой.

- Шашура... - подбегает к нам Леня. - Какая у тебя была смешная рожа! Ну просто жаба мух ловит!..

Каково это слышать трагической актрисе, а?

Зато через две педели мы играем "Юбилей" Чехова. Я играю Мерчуткину. Неумолкаемый смех зрителей вознаграждает меня за прежние неудачи.

Домашние спектакли скоро сменяются новым увлечением: мы издаем журнал. "Издаем" - это, конечно, звучит слишком пышно. Мы еще не "издаем", мы только хотим издавать. Мы объявили всем в классе, чтобы кто может писал стихи, рассказы, повести - кто что хочет, кто что любит.

Главным редактором мы единогласно выбираем Лиду Карцеву. Она хотя еще сама ничего не написала ни хорошего, ни даже плохого, но у нее две тетки писательницы! Одна из них даже награждена Пушкинской премией Академии наук, - шуточки! Лида знает всякие загадочные слова (почти как тетя Женя!): это "безвкусно", а то "со вкусом", это "поэтично", а то - еще как-то иначе. В общем, Лида - самый подходящий редактор. В помощь Лиде - Маня, Варя и я.

- Если у нас наберется пять-шесть порядочных вещиц, вот и первый номер журнала! - с увлечением говорит нам Лида.

- А как мы его назовем? - спрашивает Маня.

- Я предлагаю заглавие: "Пламенные сердца"! - говорит Варя. При ее басовитом, "шмелином" голосе это звучит очень торжественно.

- Ох!.. - морщится Лида. - Невкусно!

- А ты его есть собираешься, что ли? - сердится Варя. - Ну хорошо, давай иначе: "Незабудки".

Лида безнадежно машет рукой.

- Ладно, - вмешиваюсь я, - заглавие давайте придумаем потом, когда будет уже что-нибудь написано. А то придумываем имя, а ребенок-то еще не родился!

Все-таки Варя изготовляет сначала прелестную обложку для журнала: по всей обложке сыплются незабудки, а на изящном, косо нарисованном, прямоугольнике - заглавие журнала:

НЕЗАБУДУДКИ.