В расцвете рыцарства. Тайна королевы Елисаветы

Мерриот ничего не ответил на последнюю дерзость. Грове тоже молча отошел в угол комнаты. Полоний перешел к другой группе актеров, а Офелия отправилась смотреть, как надевают роскошное платье на актера, которому предстояло играть роль Озрика. Предоставленный теперь своим думам, Лаэрт задумчиво крутил свои фальшивые усы и обдумывал дерзости, которые наговорил ему бывший сапожник. И чем больше он думал об этом и чем больше сознавал, что не нашелся что ответить ему, тем в большую ярость он приходил. Гнев его, однако, послужил прекрасным средством от беспокойства, которое только что владело им. Он так глубоко задумался над всем этим, что даже не следил за тем, что происходило на сцене, и поэтому невольно вздрогнул, когда вдруг Шекспир схватил его за левый рукав и повлек ко входу на сцену, говоря:

– Что с тобой, Гарри? Тебя ведь ждут на сцене!

Проснувшись будто ото сна и видя, что Бёрбедж и другие уже на сцене, он бросился тоже туда и так внезапно очутился вдруг перед королем Клавдием и Бёрбеджом, что последний с негодованием взглянул на него, чем еще больше увеличил его смущение. Бедный Гель стоял неподвижно, уставившись взглядом на вывешенный плакат, на котором значилось, что сцена изображает комнату во дворце Эльсинор. Публика волновалась и перешептывалась во время длинного монолога короля. Гель вообразил, что смущение его замечено в театре, и так перепугался, что отступил шаг назад и наступил прямо на ногу одному из аристократов, толпившихся тут же, на сцене; тот сердито вскрикнул. Чувствуя, что надо что-нибудь предпринять, чтобы наконец овладеть собою, Гель вспомнил, что, рассердившись на Грове, он забыл всякий страх, и поэтому опять постарался возобновить в своей памяти сцену, происшедшую в актерской. Он так глубоко задумался, что чуть не подскочил от испуга, когда вдруг заметил, что на сцене водворилось глубокое молчание, и увидел, что все актеры с удивлением смотрели на него.

– Что тебе надо, Лаэрт? – в третий раз уже спрашивал его король.

Гель, видя, что его спрашивают уже не в первый раз, открыл рот, чтобы ответить, и тут только заметил, что совершенно забыл первые слова своей роли. Страшно смущенный, он невольно взглянул на дверь, ведшую за кулисы, и встретился с глазами Шекспира, стоявшего так, чтобы видеть оттуда все, что происходит на сцене. Скорее удивленный, чем негодующий, он прошептал ему вполголоса первые слова его роли, и Гель, точно воскресший из мертвых, сразу пришел в себя и начал свой монолог. Публика, молчавшая только при самом начале действия и при появлении Духа отца Гамлета, опять заволновалась и стала разговаривать довольно громко до тех пор пока наконец не заговорил сам принц Гамлет.

Когда Гель вышел опять за кулисы вместе с королем и придворными, он подошел тотчас же к Шекспиру и извинился перед ним за свою рассеянность; тот спокойно ответил ему:

– Вздор, Гель, с кем из нас это не случалось в свое время!

Насмешливая улыбка Грове, конечно, не способствовала спокойствию Геля, пока он стоял за кулисами, выжидая опять время своего выхода на сцену.

Он горько упрекал себя за то, что чуть не испортил всей пьесы Шекспира, своего благодетеля, который доверил ему ответственную роль Лаэрта. Глубоко опечаленный, он вернулся затем на сцену вместе с Офелией и Полонием.

Сцена эта прошла так хорошо, что Гель совсем было приободрился, но в ту минуту, как он говорил свои последние слова, обращаясь к Полонию, он совершенно нечаянно взглянул через целый ряд голов на ложи и там увидел личико, заставившее его широко раскрыть глаза от удивления и остаться стоять с открытым ртом.

Личико это принадлежало, конечно, женщине, он никогда не видал его раньше, иначе бы, конечно, сразу узнал его. Он и теперь бы не увидал его, но молодая девушка сняла маску, под которой ей стало, вероятно, слишком душно. Она, по-видимому, совсем не беспокоилась о том, что могут подумать, увидев ее без маски в театре. Лицо ее поражало своим гордым и энергичным выражением; казалось, что под прелестным женским обликом скрывается огненный, гордый характер юноши. Волосы и глаза у нее были темные, кожа поражала белизною и свежестью, лоб был невысокий, подбородок твердый и энергичный, но в то же время очаровательного очертания. Одним словом, это была форменная красавица, иначе, конечно, Мерриот не был бы так поражен при виде ее. Подбородок ее утопал в батистовых брыжах, платье было из темной материи с бархатными полосами и тесно облегало стройную, изящную фигурку. Рукава – с разрезами, но в то же время очень пышные – не скрывали дивных форм ее рук; на вид ей можно было дать не более двадцати двух лет.

Рядом с этим дивным созданием сидел пожилой, роскошно одетый господин, крепко уснувший на своем стуле, а дальше в ложе виднелась еще дама в маске; она откинулась как можно дальше назад, чтобы ее не видели. Во дворе, около самой ложи, стоял стройный смуглый юноша в зеленом платье, которое носили обыкновенно пажи великосветских дам.