В расцвете рыцарства. Тайна королевы Елисаветы

Конечно, всех этих подробностей Лаэрт не мог заметить сразу, он видел только девушку и был настолько поражен ее красотой, что последние слова свои произнес таким равнодушным голосом, что ближайшие зрители расхохотались: настолько был велик контраст между этим тоном и тем пылом, с которым он только что говорил. Полоний и Офелия, удивленные резким переходом, невольно тоже посмотрели в ту сторону, куда смотрел Лаэрт. Он в эту минуту с большим чувством произнес «прощай», относившееся по ходу действия к Офелии, но на самом деле он сказал это слово, обращаясь к прелестной незнакомке. Он с такой неохотой покидал сцену, что Полоний, которому теперь предстояло говорить в отсутствие Лаэрта, сердито крикнул ему вполголоса: «Убирайся к черту!», что заставило покатиться со смеху сидевших около сцены щеголей.

При виде Шекспира, говорившего о чем-то с Горацио около входа на сцену, Мерриот почувствовал опять угрызение совести, но ненадолго; воспоминание о чудном видении в ложе затмило собой все, он даже забыл о своей ссоре с Грове. Гель охотно бы пошел теперь на балкон, находившийся на заднем плане сцены, куда обыкновенно уходили все актеры, не занятые в пьесе, и откуда он мог бы прекрасно видеть даму, пленившую его сердце, но как раз сегодня этот балкон должен был служить площадкой около замка, где сходятся Гамлет и Дух его отца.

Услужливое воображение рисовало уже Гелю счастливую перспективу, будто красавица эта тоже влюбилась в него, и он совершенно не следил за тем, что происходило на сцене, пока наконец не раздался торжественный голос Духа – Шекспира, говорившего на сцене и водворившего сразу молчание в зрительном зале с первых же своих слов.

Во втором акте Гель должен был переменить платье и играть роль одного из придворных на сцене. Как только он вышел из-за кулис, он первым долгом взглянул на свою красавицу, но, увы, она снова надела черную бархатную маску.

Вернувшись в актерскую, он должен был приклеить себе теперь седую бороду, чтобы изображать престарелого царедворца в сцене, где давалось театральное представление, устроенное Гамлетом. Важно выступая в свите короля под звуки труб и барабанов, он снова увидел, что красавица его все еще в маске. Но на этот раз он не мог смотреть на нее, так как должен был смотреть то на короля и королеву, то на мимических актеров в глубине сцены.

Когда окончилась эта сцена и актеры очутились за кулисами, они невольно стали обмениваться впечатлениями. Один заметил:

– Публике, по-видимому, понравилось наше представление; как она кричала, когда король бросился бежать в ужасе!

– Ну, шум еще ничего не значит, – возразил другой, – гораздо важнее то, что все они притихли и слушали почти всю сцену молча; небось когда играли Гамлета – Тома Кида, наверное, этого не было.

– Посмотрим, удастся ли еще конец, – заметил тихо Шекспир, но на лице его играла довольная улыбка.

Гель Мерриот нацепил опять свои усы и облекся в одежду Лаэрта с твердым намерением способствовать успеху пьесы. Следующая затем сцена, где он должен был потребовать от короля удовлетворения за смерть отца, узнать о том, что сестра его сошла с ума, – эта сцена должна была дать ему возможность доказать Шекспиру, что не ошибся, выбрав его для такой ответственной роли; она должна была послужить первым шагом к блестящей карьере, которая дала бы ему возможность встать на одну доску с богатой аристократкой. Может быть, она принадлежала к числу тех, которые пользовались привилегией присутствовать на рождественских придворных представлениях. Если бы ему удалось заслужить ее внимание в первый же раз, как актеры обер-гофмейстера будут играть при дворе, и составить себе такое же состояние, как Аллейн и другие актеры, он смело мог бы рассчитывать на то, что будет ей равен по богатству и происхождению. Все это промелькнуло в его голове как молния.

Он стоял, погруженный в раздумье, в углу актерской и, подобно Бёрбеджу, старался сосредоточиться на своей роли, отгоняя актеров, подходивших к нему поболтать. Везде раздавались шутки и смех, слышались разговоры, все сидели на столах, стульях и креслах и даже на шкафах, так как все это было приготовлено для предстоящей сцены; в те времена в театре употреблялись не только костюмы и грим, но также декорации и обстановка. Наконец настала минута выхода на сцену. Гель был совершенно готов и вошел в свою роль; когда он услышал реплику, вызывавшую его на сцену, он быстро выскочил из-за кулис и с таким жаром воскликнул: «Где король?» – что публика примолкла, даже все сидевшие около сцены франты на минуту прекратили свой разговор.