В родильном приюте

— Ни денегъ, ни бѣлья для ребенка, ничегошеньки! А еще родить пришла! Даже и квартиры нѣтъ. Надо уголъ нанимать, а у ней всего восемнадцать копѣекъ. Чудачка!

— Ахъ, и угла даже нѣтъ! — произноситъ женщина съ распущенными волосами и покачиваетъ головой.

— Въ томъ-то и дѣло.

Извѣстіе это передается отъ одной кровати къ другой. Къ плачущей родильницѣ выражается сожалѣніе. Начинается складчина. Родильницы лѣзутъ подъ подушки и достаютъ кто двугривенный, кто мѣдный пятачокъ и подаютъ свою лепту сидѣлкѣ. Слышатся слова: «вотъ ей на булку и на ночлѣгъ».

— Вѣдь общество вспоможенія какое-то при родильныхъ пріютахъ есть, — замѣчаетъ родильница съ распущенными волосами.

— Есть, — отвѣчаетъ сидѣлка. — И попечительница отъ этого общества для пріюта есть, помогаютъ, но развѣ можно сейчасъ все это сдѣлать? А ей, какъ выйдетъ отъ насъ, сейчасъ гдѣ-нибудь приткнуться надо! Ну, дадимъ адресъ попечительницу и наша барышня акушерка камердацію напишетъ, а она придетъ къ попечительницѣ и дома ее не застанетъ. Да и что ей выйдетъ? Три рубля. Много пять рублей. Изъ общества, какъ хочешь, ближе трехъ, четырехъ дней ничего не получить. А ей ночевать надо, ребенка не во что запеленать. Вотъ развѣ барышня поможетъ чѣмъ- либо.

— Я слышала, пріютъ такой есть, гдѣ послѣ родовъ… Пошлите ее въ этотъ пріютъ, — слышится съ другой кровати.

— Да, дожидайся! Пріютъ-то всегда полонъ и переполонъ. Мѣста-то караулить надо. Да и то берутъ такъ, что кто ежели со стороны попроситъ. И удивительное дѣло — чего она раньше молчала! А тутъ на выписку женщинѣ надо, а она объявляетъ, что ей дѣться некуда, что у ней квартиры нѣтъ, да и денегъ всего восемнадцать копѣекъ.

— Вотъ ей гривенничекъ… на что-нибудь все-таки хватить… — протягивается рука съ третьей кровати.

Сидѣлка принимаетъ сборъ и бормочетъ:

— Народъ тоже! Публика! Сбираются родить, а ничего не припасаютъ! Восемнадцать копѣекъ…

— Паспортъ-то еще есть-ли? — слышится гдѣ-то.

— Ну, вотъ… безъ паспорта и родить нельзя, — даетъ отвѣтъ сидѣлка.

— Врешь, врешь. Родить нельзя погодить. Родятъ и безъ паспорта.

Въ палатѣ нарушается обычная тишина. Идутъ толки и разговоры о безпомощной родильницѣ. На всѣхъ кроватяхъ происходить обсужденія ея положенія. Акушерка приносить какое-то ветхое одѣяльце и пару пеленокь, въ которыя и завертываютъ ребенка. Приходитъ вторая акушерка. Что-то пишутъ даютъ плачущей родильницѣ какіе-то адреса и, наконецъ, выпроваживаютъ ее изъ палаты.

— Много-ли ей собрали? — интересуются родильницы.

— Девяносто шесть копѣекъ… — сообщаетъ сидѣлка, — стаскивая грязное бѣлье съ освободившейся кровати и застилая ее чистымъ.

Минуть черезъ пять въ палату втаскиваютъ на раскинутомъ креслѣ новую родильницу — полную съ одутловатымъ лицомъ и русыми волосами и перекладываютъ на свободную постель. Она тотчасъ-же освѣдомляется у сидѣлки:

— Кофейку-то, милушка, поутру завтра мнѣ можно? У васъ вѣдь чаемъ поятъ, а я привыкла по утрамъ кофей… Я съ собой принесла баночку. У меня есть. Я и съ тобой подѣлюсь, хорошая моя. Охъ, Владычица! Охъ, Варвара великомученица! Слава имъ, заступницамъ, что все благополучно! Охъ, свѣтъ увидѣла! Охъ, какъ теперь все хорошо и полегчало! Тебя, ангелка, какъ звать-то? — спрашиваетъ она сидѣлку.

— Настасья.

— Придетъ, Настасьюшка, мужъ мой обо мнѣ справиться… Мы бакалеей въ заборчикѣ торгуемъ. Придетъ, говорю, онъ справиться, такъ ужъ ты допусти его, херувимка, а я тебя поблагодарю потомъ… Обижена отъ меня не будешь. Хорошо поблагодарю…

— Вы къ барышнѣ, старшей акушеркѣ обратитесь насчетъ всего этого… У насъ сегодня вѣдь пріема для посѣтителей нѣтъ, но она разрѣшить можетъ… — говоритъ сидѣлка.

— Охъ, охъ! Передышаться надо…О-о..- слегка стонетъ широколицая полная родильница, но тутъ-же начинаетъ опять:- Калачиковъ свѣженькихъ, тепленькихъ хотѣлъ онъ мнѣ принести… мужъ то-есть… Калачиковъ… Такъ вотъ и съ тобой подѣлюсь, ангелка. Теплые-то хорошо.

— Спасибо вамъ…

— А гдѣ у васъ акушерка-то эта самая? Повидать-бы ее…

— Сейчасъ придетъ. Вы къ ней и насчетъ кофею обратитесь. Она должна разрѣшить. Если разрѣшитъ…

— Ну, да, да… А заваривать-то ты будешь, Настасьюшка, такъ ужъ я тебя не обижу. Два раза, милка, я привыкла кофей-то пить. Охъ! Покажи-ка мнѣ ребеночка-то моего…

Сидѣлка вынимаетъ изъ кроватки и подносить ей завернутаго въ пеленки ребенка. Родильница умильно смотритъ на него и говорить:

— Седьмой вѣдь… Весь въ отца… Раньше-то я все въ деревнѣ рожала, а вотъ какъ выписалъ меня мужъ въ Питеръ, то ужъ второго у васъ. Ну, Христосъ съ нимъ. Положи его, херувимка… Охъ, устала!

— Разговаривать-то вѣдь много не слѣдъ.

— Охъ, не могу! Какъ полегчаетъ — люблю разговоръ разсыпать. Клади, клади его въ кроватку. Обижена не будешь. И я дамъ, и мужъ поблагодарить. Охъ!

Родильница, дѣлаетъ тяжелый вздохъ и умолкаетъ,

Водворяется тишина.

Минутъ черезъ пять на двухъ кроватяхъ, поодаль отъ родильницы-лавочницы, опять шушукаются блондинка и брюнетка.