Есть ещё несколько подобных сладких изображений поэта, с расчёсанным проборчиком, небесными глазами. Зато как мил и прост он с гармошкой на Пречистенском бульваре, с сестрой Катей, как «непохож» одутловатыми немолодыми щеками на фото в профиль с матерью в Константинове, обречённо тих на фотографии последнего года жизни, которая сделалась канонической во многих изданиях. Единственные кинокадры с Есениным, 18-го года, при открытии барельефа на Красной площади, обнаруживают, что С. А. был худ и горбонос, никак не округл, но скорее хищноват. Так оно, наверное, и было: «Низкорослый и горбоносый…». Фото же, где велено замазать Изадорину руку, если не ошибаюсь, работы знаменитого Наппельбаума, не могло не нравиться — хорош здесь Есенин, но без сладкой позы, задумчив, но ненароком, а не в объектив.
Над страстью современных ему писателей, особенно «знаньевцев», фотографироваться потешался Бунин: «Опять сниматься! Всё сниматься! Сплошная собачья свадьба». Едва ли не всех затмевал Горький, целеустремлённо позировавший десяткам фотографов, в блузах, высоких сапогах, широких шляпах. Да и сам Иван Алексеевич не чурался объектива. Его позирование выдаёт просто больший, чем у «знаньевцев», вкус.
XIX век оставил много фотографий писателей, но тогдашняя съёмка редко выходила за рамки ателье; мы можем изучать лишь лица классиков, прослеживать значительные и замечательные изменения (может быть, особенно Достоевского), но не их готовность позировать, охватившую поздних, особенно советских писателей.
Сколько-нибудь тщательное обозрение фотографической иконографии советских писателей — увлекательная и, быть может, уже осуществляемая (осуществлённая?) кем-то задача.
Горький, неизбежно много фотографируясь с 10-х ещё годов, всё более строг и вместе естественен на изображениях.
Маяковский, чьи хулиганские изображения в крылатках и гарибальдийских шляпах сопровождали его футуризм, с годами стал скромен перед объективом.
Булгаков демонстративно фотогеничен, артистичен, классичен там, где он позирует. Булгаков более жив для меня на бытовых семейных фотографиях. Но как позировал Федин! Он в старости иронически отозвался о своей в бабочке фотографии двадцатых годов («снимок со странного джентльмена»), но сколько в старости он оставил сладких своих, проникновенных ликов. И нюхая яблоневый цвет, и грозно нахмурившись над погасшею трубкой, и много, и много!
Фотографии Катаева, взгляд и поза, в любом возрасте выразительно подтверждают его наглость.
А ещё есть фотография Леонида Леонова периода его поздней зрелости. Боже мой, сколько предметов! Очки? Да. Лежат на рукописи сочиняемого шедевра. Курительное? Да. Трубка лежит рядом с рукописью. Стило? Конечно. Торчит из крепкой ладони в крепкий рот. Книги предшественников? О, да — фон долгих старинных золототиснённых корешков в застеклённых полках. Главное же — взгляд в будущее под раскидистыми прядями и — совершенно для меня непостижимо демонстрируемый предмет: кожано-блестящий в луче софита футляр очешника в нагрудном кармане. Всё.
Леонов — это наш советский Набоков. Рабоче-крестьянский Набоков. Или кремлёвский Набоков.
Я уж как-то писал о труднообъяснимой привычке фотографироваться с курительными принадлежностями. Ну ладно там, мальчишка папироску воткнёт в рот — вроде взрослит, но ведь с нею снимались великие писатели и даже цари!
Загадка куренья ещё и в отношении к куренью, то есть феномен курения вовсе не исчерпывается тем, что медики могут нам объяснить в механизме его воздействия, привыкания, вреда и т. д. Почему, скажем, именно курение в России стало знаком свободы женщины? В прошлом веке курили эмансипе и проститутки, затем богемные дамы и рэволюционэрки, и — по традиции — партийные дамы ещё долгое время. Но затем партийный быт, видимо, как-то запатриархалился, и курить открыто руководящей чиновнице стало уже недопустимо. Зато сплошь закурили поэтессы, актрисы и дамы, работающие в хирургии.
«И то многие не бросают, а продолжают курить, имея в голове ужасные мысли о вредности куренья» (Зощенко М. О том, как Ленин бросил курить).
«Вот тебе мой контрсовет (ты мне советовал насчёт табачка-то, правда?): никогда, ежели самой крайней нужды не будет, не бросай курить! Помню, во что мне обошёлся первый опыт — давосский: только полтора года спустя после того как я бросил курить, с великими усилиями восстановил я способность работать… Не бросай смотри!» (К. Федин — М. Слонимскому. 9 октября 1965 г., спустя пять месяцев без куренья).