В русском жанре. Из жизни читателя

— Вот ты, Серёжа, — мы чокнулись крымской, вяжущей, как орех, мадерою, — можешь напечатать рецензию на роман главного редактора другого журнала, а можешь не напечатать. Конечно, тебе и прикажут, но всё равно у тебя инициатива. А главный, понимаешь, редактор помнит и видит, кто его, так сказать, хвалит или ругает. А ещё ты мне можешь заказать, действительно, статью, и я у тебя заработаю, и буду тебе признателен, и, если ты выпустишь, так сказать, книгу, почту за долг похвалить её, а если, к примеру, мне дадут на отзыв рукопись твоей книги из издательства, о котором ты в своём журнале, не будь дурак, и о главном, и о заведующим редакцией уже отозвался, то, так сказать, понимаешь ли…

Мы чокнулись ещё стаканом мадеры, и мой старший товарищ объяснил далее, что не только от главного и завредакцией, но и от простого редактора много чего зависит…

Свежий апрельский ветерок задувал с моря, разноцветные тени сбегали по морщинам Карадага, становилось спокойно, уютно и понятно в осваиваемом мире советской литературы.

— Мы же, братец, — говорил мне в другой раз тот, кого Ч. называл Олежкой, также известный критик и, к тому же, исторический романист, — с Виктором Андреевичем вынуждены ларёчника, а тем более лабазника, ласкать. Эх! К тебе сами придут, а мы должны побегать, предложить услуги. Давай, братец, выпьем, — и мы чокнулись горьковатым крымским хересом, — а я вот имяреку, болвану бездарному, спинку должен помыть, чтобы он меня при составлении годового плана не забыл, да ещё должен результат помывки у тебя, скажем, опубликовать, для чего должен помыть спинку и твоему главному, ну уж а с тобой, — тут он умилился и заблестел очками, — как друзья, просто выпьем!

* * *

Мне нравился цинизм москвичей.

Бытовало мнение, что критики-патриоты — тяжелодумные оруженосцы бездарных патриотических литгенералов. Я более встречал там хитроумных циников в прикиде народолюбцев. Цинизм был куда симпатичней, чем занудливый взгляд моего первого главного, всё искавшего крылья души у первых секретарей обкомов, или «степной огляд», или что-то в этом роде следующего шефа, черпавшего из «родников народных». Оба при этом имущественные свои дела обстряпывали с виртуозной лёгкостью, хотя и в разном стиле. Первый находился в роли крупного советского писателя на дистанции от областного руководства в силу своей крупности и близости столице. Он часто отлучался в Москву, непременно выступая на всероссийских и всесоюзных пленумах, секретариатах и совещаниях, возвращаясь в Саратов и в редакцию, как небожитель. Второй, напротив, был в доску свой комсомольско-народно-русско-мордовско-колхозный парень, обожаемый во всех без исключения кабинетах — от секретаря обкома до директора совхоза. Он неутомимо мотался по районам или бегал по городу, всегда готовый услужить делом и словом, сочинить гимн района или предприятия или просто шуточные, не без озорства, стишата к юбилею, скажем, руководителя водоканала или хлебкомбината.

Пленяло и московское злословие. Блистал здесь Ч. Более всего он любил в обычной своей меланхолической интонации пересказывать реальные события. Иногда — книги. Причём, и это, кажется, особенно характерно, книги не «евреев», но «своих». Как-то он довёл меня до истерического смеха, импровизируя пародию на романы классика патриотической литературы Анатолия Иванова. «Книга первая, глава вторая. Онисим Кривой, воротившись с германской застал жену свою Евдокею с барским приказчиком Кузьмой. Не торопясь, отрубил он Евдокее сиськи и велел принести деток. Покидал их в колодец, и тогда взялся за Евдокею основательно. Книга седьмая, глава шестая. Лето тридцать седьмого выдалось ненастное. Зарядили дожди. В лугах начало гнить сено. Подымал голову классовый враг».

Из множества его эскапад ещё две. «У нас, так сказать, нормальный, действительно, мужичок талантом быть признан не может. Колется, если, действительно, то говорят: талант! Лучше ещё, если даёт, так сказать, в жопу, тогда говорят: страдает, душа болит, большой, так сказать, талант. А если кто, как я, к примеру, жену и деток любит, день и ночь на них работает, ну, в лучшем случае скажут: способный парнишка!»

Другая связана с эмиграцией Василия.

«Улетает, действительно, Вася из Шереметьева, а за ним бегут. Бегут секретари, кураторы, все бегут и кричат: “Вася, останься!” Он всем однотипно: “Пошли вы на…!” Роли у всех распределённые: кураторы в буфет тащут, Верченко за локоть берёт и про квартиру шепчет, Фелька бородой трясёт и про общее прошлое вспоминает. Вася идёт, понимаешь, к трапу и всех посылает. Наконец, уже у трапа, появляется вообще сам Мокеич в сопровождении директора “Худлита”. Директор договором на собрание сочинений размахивает, а Мокеич одно слово говорит: “орден”. А Вася оборотился уже с лесенки и сапожком их в рыла: пошли, мол, надоели!»

* * *

Встречаются печатные перлы, которые просто хочется цитировать, наслаждаясь. Читать их надо медленно, с чувством.