В русском жанре. Из жизни читателя

Я познакомился с ним в Одессе летом 1962 года, мне было пятнадцать, ему — сорок один. Но, Боже, о чём писал Казимир! «Ленин в Красноярске», «Шушенская весна», «В доме-музее Я. М. Свердлова». Какие реакции происходили в сознании тех советских литераторов, что, сочиняя про квартиру Свердлова, для души читали Ахматову или слушали Вертинского?

Поклонение Вертинскому в те годы требовало немалых расходов: пластинки можно было купить лишь с рук и очень дорого, так как их не прибывало, а убывало, выпущенные в 60-е годы знаменитым «Kismet'oм», видимо, провозились с трудом, во всяком случае, на рынке, до выпуска советских «гигантов», преобладали «Columbia» «Parlophon» и проч. 30-х годов.

С Лисовским (я напросился) побывали на знаменитой одесской толкучке. Он искал «Жёлтого ангела». Нашли. Помню золотые буквы на зелёной «колумбийской» этикетке и обязательное: «Alexandre Wertynsky (tenor)». Продавец отнёсся к Казимиру Леонидовичу с почтительностью, увидев знатока, да и 75 рублей были тогда очень серьёзной суммой.

Лисовский, приобретя «Жёлтого ангела», тут же выпил — и повеселел. Он был небольшого роста, с астматической грудью, запрокинутой, как у горбунов, головою, сипло-задыхающимся голосом. По секрету объяснил, как это могло случиться, что у него, аса-вертиниста, и нет самой центровой вещи АНВ, если угодно, программной. История коллекций его вкратце такова. К концу 40-х годов Лисовскому удалось купить по возможности полный набор пластинок АНВ, и когда певец оказался в Новосибирске, представился ему и, разумеется, покорил своей страстью, они подружились. Выяснилось, что и сам артист не обладает чем-то или многим из того, что собрал Казимир, который и подарил автору его записи.

Подарил и начал заново собирать. Супруга же его, женщина весьма привлекательная и столь же нравная, не весьма поощряла страсть мужа, уносившую из дома значительную часть и без того необширного заработка (кроме того, подозреваю, что она не без основания сопрягала пристрастие к Вертинскому с иными несемейными наклонностями). Короче говоря, во время выяснения отношений взяла да и побросала в окно коробки с пластинками, которые, как известно, были тогда бьющимися, да ещё как бьющимися.

Письма Вертинского Лисовскому опубликованы в книге «Дорогой длинною» (М., «Правда», 1990).

Ах, сокрушался я в то лето, сопровождая Казимира, слушая его рассказы, ведь всего пять лет прошло со дня смерти Александра Николаевича, ведь и я бы мог видеть его и слышать…

В начале лета 1957 года был я с родителями проездом в Москве. Отец повёл нас с матерью на экскурсию не в Третьяковку, а на Новодевичье, за что я очень ему благодарен. Новодевичье я хорошо запомнил, как и свежую, окружённую влажным хрустящим песком, засыпанную цветами могилу (хотя, конечно, интереснее был обширный барельеф на стене с урнами жертв гибели самолёта «Максим Горький»). Эту могилу я запомнил, потому что обратил внимание на слова родителей: «Смотри-ка, Вертинский, а рядом — Фогель». Спустя годы, придя к Вертинскому, я убедился, что так оно и есть, но тогда фамилия Фогель, нынче, кажется, забытая, говорила мне куда больше, чем Вертинский, ибо только что повторным показом прошёл по киноэкранам трёхсерийный, что само по себе было дивом, боевик немого кино «Мисс-Менд» с уморительным Игорем Ильинским, героическим красавцем Барнетом и чудаковатым очкастым Фогелем в ролях трёх друзей, противостоящих тайной преступной организации.

У Лисовского, разумеется, есть стихотворение о Вертинском «Далёкий голос», которое я не стану цитировать. Есть того же порядка стихи у Ильи Фонякова, есть ничуть их не превосходящие, хоть и Галича, есть известные строки Смелякова «Гражданин Вертинский вертится…», есть «чёртова рогулька, волчья сыть» (то есть никудышный, обречён на съеденье) Павла Васильева, есть оскорбительные строки Георгия Шенгели, где певец уподоблен лакею, есть меткое северянинское: «наркозя трезвое перо / слагает песенки Пьеро», а есть строки некой поклонницы, Галины Липатовой, из архива АНВ:

Много лет мне душу теребили, —Клочья лишь какие-то остались.

Ваши песни душу приласкалиИ тихонько клочья эти сшили.Ваша музыка мне принесла забвенье!На земле ждать большего — напрасно.

Она же написала: «В восемнадцатом столетии Вас бы непременно объявили колдуном».

А на память о Казимире Лисовском у меня сохранилась телеграмма, пришедшая на редакцию после публикации моего очерка: «ЛЕЖУ БОЛЬНИЦЕ ПАРАЛИЧОМ НОГ ТЧК СЛУЧАЙНО УЗНАЛ ТВОЁМ ОЧЕРКЕ НЕЗАБВЕННОМ ВЕРТАНСКОМ ТЧК ОЧЕНЬ ПРОШУ ВЫСЛАТЬ ЖУРНАЛ НОВОСИБИРСК 67 МОЧИЩЕНСКИЙ КОСТНОТУБЕРКУЛЁЗНЫЙ САНАТОРИЙ ЗАРАНЕЕ БЛАГОДАРЮ ЛИСОВСКИЙ». (ВертАнский — это, конечно, телеграф.)

* * *

Реэмигрантов 1947 года было в Саратове, вероятно, не так мало, во всяком случае, мне довелось знать не одного.