В сердце тьмы

Я понятия не имел, о чем она говорила. Она воспринимала ядовитое насекомое так, словно оно было подарком или угощением. А если его яд и вправду может деять? Если жрица прочтет мысли Бруса или, что еще хуже, взглянет на него сама Подземная Мать? Тогда легко догадаться, что случится.

Я шел за девушкой, которая в одной руке несла тяжелую корзину с крышкой, во второй — лампу. Небо над вьющимися коридорами лабиринта сделалось черным, лишь тусклый огонек освещал нам дорогу.

Девушка шла впереди и молчала, а я был благодарен за роль идиота. Мне ничего не нужно было говорить или делать. Только глуповато улыбаться, чесаться и ковырять в носу. Это было легко.

Она без раздумий поворачивала в коридоре и уверено выбирала дорогу между стенами, что скручивались, будто кишки овцы, а потому до места мы дошли за несколько минут. Я все время с колотящимся сердцем вслушивался, уверенный, что вот-вот — и случится что-то неожиданное. Раздастся звон, звук рога, или просто-напросто придут жрецы или храмовые стражники, чтобы меня схватить. Я знал, что стану сражаться. Но знал и сколько это продлится. Ровно столько времени, сколько понадобится, чтобы загнать меня в слепой закоулок, даже если я раздобуду оружие. Решил, что если сумею вырваться за стену, не буду пытаться переходить через проклятый мост. Сбегу в степи, может, найду еще мост или брод.

Однако пока ничего не происходило. В лабиринте стояла тишина, порой прерываемая писками ночной птахи. Мы добрались до места, адептка склонилась, входя в келью, а потом я услышал, как она высекает внутри огонь. Заколебалось пламя, комнатку залил теплый желтый свет.

Я пал на колени перед статуэткой Госпожи Страды и уткнулся лбом в пол. Адептка зажгла фитиль второй лампы, той, что освещала нишу с фигуркой, а потом наклонилась над корзиной.

— Ты умеешь говорить? — спросила она. — Отвечай! Можешь носить куртку адепта, но это я дочка земли, и ты должен меня слушать!

Я мечтал, чтобы она побыстрее ушла. Взглянул на нее как можно более испуганным взглядом, глуповато разевая рот в надежде, что она отстанет. Но выглядело так, что она не собирается отступать.

— Отвечай, говорю! Умеешь говорить?

— Ну, — сказал я.

— Сколько тебе лет?

— Будет двадцать, — соврал я.

Но бедняк из Кысальдыма не выглядел бы в семнадцать так, как я.

Она открыла корзину и стала вытягивать оттуда накрытые крышками миски. Сказать честно, мне казалось, что желудок мой умер, и я сомневался, что в состоянии хоть что-то съесть. В корзине находилось и еще кое-что — упакованное в сверток немаленьких размеров, к которому она не прикасалась и которого, как мне показалось, боится.

— А кто тебе так голову побрил? Боевая колесница? Как тебя зовут?

— Я — Агирен. В храме брили. А в дороге я сам брил, потому что отросло.

— Ты не такой уж и прыщавый, Агирен. И не говори «я», а не то ударю.

— Меня так сызмальства зовут.

— Оставили тебе имя? Так может, ты и дальше — пес, а? Тебя охолостили?

— Я лунный пес, — согласился я.

— Покажи-ка! — она внезапно потянулась мне между ног и ощупала штаны.

Я почувствовал себя так, словно в меня плеснули кипятком. Отскочил и заслонился.

— Нельзя! — крикнул я хрипло, вращая глазами.

Все это мне надоело. Охотно оглушил бы ее.

— Вот же дурень! Это тебе нельзя. Я дочка земли, мне все можно. И ты должен меня слушать! Покажи-ка… Ну вот. Все тебе оставили… Что ж такое. Непорядок, Агирен. Не знаешь разве, что в этом сидит зло?

— Не прикасайся, — сказал я. — Нельзя. Мастер будет меня бить.

— Еще сильнее он тебя побьет, если узнает, что ты меня не послушал.

Я не понимал, что ей нужно, но предчувствия были самые дурные. Я отодвинулся от нее под стену, но она тут же подползла на четвереньках и снова потянулась мне между ног. Я заслонился, и тогда она ударила меня по лицу и отодвинула мою руку.

Я взглянул на ее корзинку, которую мне удалось пнуть, пока мы толкались. Платок, обертывавший сверток, слегка разошелся, и сквозь щель на меня взглянуло почерневшее железо, перечеркнутое красным шнурком с красной восковой печатью.

Все стало ясно. У нее была шкатулка, идентичная той, которую везли мы.