В середине века

Я вернулся в барак успокоенный. Сенька спал, распространяя запах перегара. Я смотрел на него с презрением, жалостью и чувством превосходства. Впервые за много суток в эту ночь я хорошо выспался.

Спустя неделю Дацис опять заговорил о Стеше.

— Совсем плохо с ней, — сказал он. — Пропадает девка.

— На чердаке? — осведомился я иронически.

— Нет, — возразил он серьезно. — У нее несчастье. Новый хахаль подвернулся, она с ним путается. Совсем с точки слетела — каждый свободный час к нему бегает. Представляете, что с ней Сенька сделает?

— Ему хватит, — ответил я равнодушно. — Он не жадный. Деньги она ему носит по-прежнему. Если бы это было опасно, вам первому следовало бы побеспокоиться.

Он забормотал, смущенный:

— Почему мне? Я честно расплачивался. У нее занятие такое, все понимают.

А на следующее утро Сенька зарезал Стешу. Он ускользнул из колонны в морозном сумраке развода, пробрался в наш цех и подстерег ее, когда она шла на свидание со своим новым другом. Он нанес ей шестнадцать ножевых ран, семь из них были смертельными. А потом широким ударом распорол себе живот от паха до груди.

Я бежал вместе с другими к месту их гибели. Мысли мои путались. Что-то кричало во мне отчаянно и возмущенно: «Сам ты, высший человек, способен был бы на это? Только ли простые, как мычания, отправления искал он в ней? Да, правда, того, что предлагала она тебе, ему хватало, он не жадничал. Но было, значит, и что-то такое, потери чего он не мог ни стерпеть, ни пережить. Честно скажи, честно — ты заплатил бы за это такую страшную цену?»

Я кинулся к Сеньке. Он лежал спиной вверх, кровь широкой простыней покрыла вокруг него землю. Я пытался поднять его, звал, обнимал за плечи. Он не отвечал — его не было.

Потом я обернулся к Стеше. Бледная, она лежала рядом, раскинув руки. Платье ее было изорвано, на полных, красивых и в смерти ногах, причудливо змеясь, уходили вверх две надписи: «Жизнь отдам за горячую…» и «Нет в жизни счастья!». Что же, не напрасно она всматривалась так часто в эту формулу своей души, все осуществилось: и счастья у нее не было, и жизнь она отдала за попытку его найти.

«Ноги» для бесконвойного хождения

В 1943 году в Норильск прилетел новый главный инженер комбината — Виктор Борисович Шевченко. А так как в это время комбинатский начальник Александр Алексеевич Панюков находился, по случаю болезни, в длительном отпуске на «материке», то Шевченко уселся сразу в оба верховных кресла.

Появление нового руководителя было ознаменовано собранием в ДИТРе — доме инженерно-технических работников, местных начальников всех рангов и калибров. На этом собрании Шевченко произнес свою тронную речь. О том, как происходила встреча главного властителя с подчиненными ему властителями помельче, нам с воодушевлением поведал главный энергетик Большого металлургического завода — БМЗ — Сергей Яковлевич Сорокин, присутствовавший на собрании.

— Ребята, он невысок, полный, лысый и вообще — полковник, — рассказывал Сорокин в своем кабинете группке самых близких своих зеков: мне, Василию Лопатинскому, Мстиславу Никитину, Павлу Кирсанову. — А шинель у него, ребята, я посмотрел, обтрепанная, не то с чужого плеча, не то от рождения второго срока. И пуговица одна повисла, нитка длинная, не сегодня-завтра оборвется. Еще не видал таких несолидных полковников. Нашим орлам из третьего отдела, ну, Племянникову или Двину из лагерной УРЧ, не говорю уже о начальнике лагеря Волохове, он ни в подметки… А что говорил! Что говорил!

— Ха, полковник! — легкомысленно высказался Кирсанов. — И генералов видели на этой должности. Панюков — генерал-майор, наш бывший Авраамий Завенягин генерал-лейтенант был, теперь, наверное, генерал-полковник. Простым полковникам Норильский комбинат не под силу.

— А что он все-таки говорил? — поинтересовался Никитин.

— Вот я и говорю — что говорил! Непостижимо, одно слово. Только вот что, ребята, вы у меня контрики… Так чтоб на сторону — ни звука. Лишь для внутреннего употребления.

Для внутреннего употребления у нас был спирт, который, кстати, для моей лаборатории в количестве от трех до пяти литров в месяц — как когда — визировал тот же Сорокин. Но мы, разумеется, дали слово быть немее могил.

— Он бывал у Лаврентия Павловича Берия, — продолжал Сорокин выбалтывать служебные тайны своим приближенным зекам. — Встреч с Завенягиным — бессчетно! И пообещал товарищу Сталину, что увеличит в этом году выдачу никеля на двадцать процентов. В момент, мол, когда погнали немцев от Сталинграда, истинное преступление, если металлурги сорвут производство танковой брони, а без никеля какая же броня? Вот такая была речь, ребята.

— Крепенько, — неопределенно высказался осторожный Лопатинский, по профессии бухгалтер, а не металлург, но разбиравшийся в производстве никеля глубже иных молодых специалистов.

— Внушительно! — поддержал Кирсанов, старший мастер электропечей. — Электропечи справятся, если не подведут ватер-жакеты.