В середине века

— Что же все-таки курил Сталин — трубку или папиросы?

— Папиросы в трубке. Вы удивлены? Сталин любил так: вынуть одну-две папиросы, раскрошить их в трубку, а затем курить.

— А почему он не курил трубочный табак?

— Бывал и трубочный табак, но чаще он крошил в трубку папиросы. Думаю, он делал это из позерства. Вы не представляете, какой это был позер, особенно когда прибеднялся: «Я человек маленький, мы, вожди, ответственны перед массой». У него тогда становилось очень нехорошее, неискреннее лицо. Он был лицемер. Вы даже не представляете, какой это был лицемер!

— Странно. У меня создалось впечатление, что он очень открыт — прочен в своей антипатии и симпатии.

— В антипатии — да. Но не в симпатиях. Нет-нет, только не в симпатиях. Он искренне ненавидел, не больше. А любил он неискренне, кроме разве Нади, да еще Васи со Светланой. Нет, он был лицемер! Не лукавство, нет, просто неискренность — почти открытая, зловещая неискренность, вот он был каков! И он знал о себе, что неискренен.

Если это хоть отдаленно соответствует истине, то многое в натуре Сталина проясняется. Он, безусловно, считал себя самым идейным‚ умным, самым честным коммунистом. И если ему, лучшему из всех, приходится лицемерить, то что сказать о других? Можно ли тогда вообще кому-либо верить? Он оставлял для себя свои достоинства — как свою неповторимую особенность. А недостатки свои, ухудшая и усиливая, делал всеобщей чертой всех людей — даже хороших. После этого они, естественно, не заслуживали иного отношения, кроме того, каким он их одаривал. Большинство из них — его близкого окружения, а часто и его противников — точно стоили того, что им доставалось. Слизняки!..

4

Отец Марии, Каллистрат Гогуа, видный меньшевик, товарищ Ноя Жордании[67], сидел в ссылке в Вологде. К 1927–1928 году он нажил себе туберкулез и стал проситься на юг. Мария с отцом разорвала по причинам политическим — Сталин ценил таких людей. Человек, который ради идеи вставал на отца и мать, показывал этим, что идея для него выше кровного родства. Но и Марии было нелегко. Она все пробовала заговорить со Сталиным о судьбе отца, но не подворачивалось случая. Но как-то и случай подоспел.

— Проси чего хочешь, — сказал он ей. — Знаю: о Каллистрате печалишься. Ничего, Мария, я тебе помогу. Не хочу, чтобы ты печалилась. Царский подарок тебе сделаю.

А в день годовщины Октября или перед годовщиной он вызвал ее к себе из приемной Енукидзе.

— Бери мою машину и езжай на Ярославский. Едет твой подарок. Встречай отца.

Мария поехала на вокзал. Она поняла, что отец на свободе, и заранее стала ликовать. Подарок действительно царский. Она мечтала, как будет лечить отца, как вместе с ним поедет потом на Кавказ.

Из архангельского поезда, точно, вышел больной отец. Она бросилась ему на шею, забыв о политических распрях.

— Наконец-то мы вместе! Это товарищ Сталин устроил, я его просила. Теперь мы не расстанемся, пока ты не выздоровеешь.

Каллистрат Гогуа улыбнулся.

— Расстаться все-таки придется. Мне поменяли ссылку в Вологде на ссылку в Пензе и разрешили — проездом — погостить у тебя три дня. Ну, показывай, как ты устроилась в Москве?

По-моему, очень характерная история. Величина подарка измеряется усилием, какое необходимо, чтобы оторвать его от себя. Размер жертвы свидетельствует о силе благотворения. Освободить противника хотя бы на день было для Сталина очень непросто, а дать ему волю на целых три дня — нет, воистину это был царский подарок… И напрасно Мария спустя двадцать девять лет с таким негодованием пожимала плечами!

5

О смерти Аллилуевой Мария Каллистратовна рассказывала так.

В этот вечер они их пригласили к Ворошиловым на какой-то семейный вечер. Среди прочих приглашенных была и Мария Каллистратовна с Енукидзе.

Сталин был не в духе, Надежда хмурилась. В конце вечера он выдавил папиросу в трубку, остаток табака пальцем швырнул вперед и — разумеется — попал в глаз жене. Она вспыхнула и обругала его. Он разозлился и через некоторое время, прихватив одну из дам, уехал к себе на дачу (точнее — одну из дач, тогда у него уже появилось несколько).

Поначалу Надежда крепилась, но потом разрыдалась и пошла к себе. В четыре часа ночи Ворошилов узнал, что Сталин не вернулся и Надежда в полной прострации. Он сказал Енукидзе:

— Авель, пойдем к ней, у нее плохое настроение.

Енукидзе рассудительно возразил:

— А если Коба уже дома или застанет нас? Он тогда такое задаст!.. Езжай сам, Клим, я не хочу.

Ворошилов тоже не поехал.

Под утро Надежда застрелилась.

Сталин был потрясен. Он подал заявление в ЦК с просьбой вынести ему строгий выговор. Выговор — без строгача — ему вынесли. Постановление ЦК почему-то проходило через руки Енукидзе, и он поставил гриф «Секретно» вместо необходимого «Сов. секретно». С документом ознакомилось сравнительно большое число людей.

Мария сказала Енукидзе:

— Авель Константинович, срочно переправьте, а то как бы все это не кончилось плохо!