В середине века

Потапов носился по площадке, поглядывая на часы, уцелевшие у него после всех обысков и изъятий, и поторапливал нас:

— Не сидеть! Здесь не дом отдыха! Чтобы все до отвала было зачищено.

Мы огрызались. Перед концом работы мы дружно ненавидели Потапова. Мы поняли, что он превратился в прислужника начальства и пощады от него не ждать.

Мы негодовали и ругались, провожая его злыми глазами. Минут за пятнадцать до конца он исчез. Не сговариваясь, мы тут же забросили тачки и лопаты.

— Как вам это понравится? — пожаловался Альшиц. — Я уже думаю, что он не сходит с ума, а перерождается. Согласитесь, что для нормального сумасшедшего его действия слишком безумны.

Хандомиров обнародовал окончательный результат своих расчетов:

— Всего мы выполнили семнадцать процентов нормы. Натянем по записи около сорока… Завтра получим шестьсот граммов хлеба.

В это время со стороны конторы показалась группа начальников. Впереди надвигался Енин, за ним теснились прорабы, оперуполномоченные и снабженцы. Всех интересовало, как бригада инженеров справилась с земляными работами.

Рядом с Ениным, угодливо согнув широкую спину, шагал Потапов. Мы не слышали, что он говорит, мы видели только его заискивающее лицо и быстрые движения рук. Мы поняли, что он наговаривает на нас, оправдывая себя. Когда мы разобрались, о чем он толкует с Ениным, у нас перехватило дыхание. Даже в самых черных мыслях мы не допускали того, что произошло реально.

— Я со всей ответственностью заявляю, что записи лживы, — громко заговорил Потапов, когда начальственный отряд остановился. Теперь мы стояли двумя тесными группками: у обрыва — бригада инженеров-землекопов, выше — начальники, а в крохотном пространстве между ими и нами — Потапов и помертвевший от ужаса учетчик. — Вот посмотрите, разве этому можно верить? — Он вырвал листок из рук учетчика. — Девятая тачка, потом тринадцатая, потом четырнадцатая и сразу семнадцатая. Я не виню учетчика, но его нагло обманывали! Так можно запросто получить и триста процентов.

Он смотрел на Енина, а мне казалось, что он пронзает беспощадным взглядом меня. Он цитировал мои данные, вольное творение туфтача-фантазера. Недавно я так гордился этими звонкими цифрами, теперь они падали на меня как камни. Я опустил голову, дыхание сделалось маленьким и робким.

Енин спросил:

— Что же вы предлагаете, бригадир?

— Прежде всего уничтожить эту запись как зловредную туфту! — Потапов рванул листок и бросил обрывки на землю. Горный ветер подхватил их и унес в отвал. Мы с молчаливой скорбью следили, как исчезает в темнеющей тундре единственная наша надежда на сносную еду. — А затем установим сами истинно выполненный объем работ. Никакой туфты — вот мой лозунг!

— Правильно — никакой туфты! У нас верный подход, бригадир, мы это запомним. А как вы определите истинный объем работ?

— Нет ничего проще. При вас замерим очищенную площадь и высоту дернового слоя, а затем помножим одно на другое. Вон там разрез по неснятому дерну, прошу туда!

Никто из нас не проговорил ни слова, но в воздухе пронесся ветер от единого вздоха полусотни людей. Минутой позже Хандомиров, быстро проделав в уме расчет, восторженно прошептал:

— Вот это туфта так туфта! Почти вдесятеро! Процентов сто тридцать нормы — ручаюсь головой! Боже, какие мы кусочники в сравнении с Михаилом Георгиевичем!

А когда начальство, утвердив промеры, проделанные при нем, и пригрозив, что так будет и впредь при каждой попытке очковтирательства, наконец удалилось, мы всей бригадой набросились на Потапова. Мы качали его, сменяя один другого, и, снова вступая в дело, кричали ликующе, с хохотом и свистом, с хлопаньем в ладоши и кровожадными криками: «Никакой туфты! Никакой туфты!» Потапов потерял голос еще до того, как мы всего лишь наполовину выплеснули переполнявшие нас чувства. Он шатался и закатывал глаза. Мы схватили его под мышки и потащили к вахте, не выпуская из рук, и орали на всю темную тундру тот же дикий, воинственный припев, ставший отныне нашим лагерным гимном:

Все замеры в кусты! Все замеры в кусты!Никакой туфты! Никакой туфты!

В этот знаменальный день я не только познакомился с туфтой, но и понял самое важное: настоящую туфту можно зарядить лишь под флагом принципиальной борьбы с туфтой!

Если в лагере и выпадает порой какой-то счастье, то в этот день оно нас посетило. Мы бригадно радовались в дороге, хохотали в бараке. Ничего особенного не произошло — раз в семь или в восемь преувеличили реальную выработку, нормальное производственное вранье, без крупного обмана и маленькой конторки не выстроить — только и всего. Но нас восторженно потрясла фантастичность обмана. Были какие-то изящность и красота в том, как наш бригадир обеспечил завтрашний нормальный паек. Туфта была заряжена не топорная, не ремесленная, какую мы пытались самолично сотворить лживыми цифрами. Нет, она покоряла мастерством, равновеликим искусству, а не производству.