В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть

Благодаря своему росту и телосложению Роулингс выглядел на пару лет старше, чем был на самом деле. Он держался молодцом. Коннор, невысокий и легкий (он весил даже меньше меня), был, кажется, готов расплакаться. У меня сжалось сердце. Декан же так и продолжал стоять, будто в комнате никого больше не было. Из кабинета директора сквозь обитую ватой дверь до нас доносились приглушенные обрывки монолога.

Неожиданно дверь распахнулась, и перед нами предстал Беллчамбер. Ростом и статью он напоминал Роулингса и тоже был одет в спортивный костюм, но ноги у него были покрыты волосами, а в глазах стояли слезы. За ним виднелся силуэт директора: старый, худой, высокий, редеющая седая шевелюра, узкие глаза, загорелая, покрытая морщинами кожа, напоминающая чешую рептилии.

– Следующий!

Роулингс встал, глядя прямо перед собой, а директор подтолкнул Беллчамбера, чтобы заставить его уйти. Тот неуверенно шагнул вперед, спотыкаясь на нетвердых ногах, будто у него подгибались колени. Встретив взгляд Роулингса, он едва заметно потряс головой. Похоже, плотную ткань красно-синих спортивных шорт директор счел смягчающим обстоятельством и потребовал спустить их перед поркой.

Дверь за Роулингсом закрылась. Снова глухой гул слов. Тишина. Сердце у меня бешено колотилось в груди. От лица отлила кровь.

Вжжжжжть!

Тишина.

Вжжжжжть!

Тишина. Меня бросило в жар. И начало сильно тошнить.

Вжжжжжть! – и одновременно – возглас боли.

Тишина. Рядом со мной кто-то всхлипнул. Я обернулся. Милый, милый Коннор. Он выглядел напуганным до смерти. Мне хотелось обнять его. Все инстинкты требовали встать на его защиту, таким он казался слабым и уязвимым. Я был влюблен в него весь последний год, но сейчас чувствовал только жалость, потому что и сам боялся не меньше.

Меня никогда раньше не били тростью, но по рассказам пострадавших мы прекрасно представляли процесс. Сначала тебе говорили перегнуться через стул и смотреть в окно. Потом ты ждал. Все говорили, что ожидание – хуже всего. Потом – первый удар. Сначала просто больно, через пару секунд – уже нестерпимо больно. Потом – второй удар. Именно после него даже самые сильные начинали плакать. Потом – третий, обычно – после долгой паузы. После него почти все кричали. А потом ты должен был встать, пожать руку директору и сказать: «Спасибо, сэр!»

Дверь распахнулась.

– Следующий!

Коннор поднялся на ноги – тонкие, бледные. И не сделал ни шагу. Он был в ужасе. Роулингс приближался к нам деревянной походкой. Лицо у него было ярко-красным, но вокруг носа расползались странные белые бескровные пятна. Шипы его бутсов выстукивали по полу дробное стаккато, пока он по-птичьи ковылял из приемной. Коннор продолжал стоять.

– Да шевелись уже, парень! – рявкнул мой декан еще сердитее, чем обычно. Директор хмуро смотрел на Коннора.

Тут-то все и изменилось.

Я по-прежнему боялся, но впервые в жизни почувствовал, как поверх страха формируются новые, более сильные эмоции.

Бунт против реальности. Возмущение несправедливостью. Ненависть к жестокой системе.

Чужеродное спокойствие притушило мой ужас. Несмотря на бессилие – а я ничего не мог сделать для спасения маленького Коннора или самого себя от неизбежной расправы – меня все больше переполняли решительность, ответственность, готовность пожертвовать собой. Я чувствовал силу.

Смесь этих переживаний была мне незнакома, я не знал, что с ними делать. Но, спасибо им, теперь меня терзал не только страх. Когда Коннор прошел в кабинет и дверь за ним захлопнулась, я понял: будь такой обмен возможен, я с радостью занял бы его место. Я беспокоился о нем. Я был сильнее. И просыпающаяся часть моей психики кричала: вместе с силой приходит ответственность.

Правда, все остальные части кричали: «Ты ничего не можешь сделать».

Я услышал приглушенный разговор и стиснул зубы.

Наступила тишина, и я замер.

Вжжжжжть! Крик.

Негодование.

Вжжжжжть!

Снова крик, громче. Мой декан буднично взглянул на часы.

Гнев.

Гнев.

Гнев.

Вжжжжжть! Короткий вскрик.

Ненависть.

Внутри меня все бурлило. Негодование. Гнев. Ненависть. По крайней мере, теперь все кон…

Вжжжжжть! Отчаянный крик.

О боже. Нет! Да как он мог!

Ненавижу тебя!

Рыдания.

Ненавижу тебя всеми фибрами души.

Вжжжжжть! Визгливый вопль, а затем – не менее странные звуки, какие может издавать только истерично рыдающий шестнадцатилетний мальчик, скатываясь из тенора в дискант, когда его голосовые связки сокращаются случайным образом, пытаясь сделать то, что делали только в детстве.