В шаге от вечности

Тьфу. Виктор Семенович чуть не сплюнул. Уж он-то имел честь знать этого светоча лично, и мог бы многое порассказать. Хотя не стал бы этого делать. Плохим человеком покойный не был. Так… средней паршивости. Вокруг было полно людей куда гаже и бесталаннее, которые когда надо были демократами, когда надо — патриотами, и неизменно получали свой кусок, а при смене вектора всегда успевали, расталкивая идейных, пробиться первыми к кормушке. А покойный порой позволял себе высказывать и свои настоящие взгляды, даже ничего за это не получая. Все это так. Но Григорьев в силу своей профессии не любил, когда переигрывают. Поэтому ему не нравилось, когда из его сценариев делали фильмы с живыми актерами. Режиссеры и исполнители главных ролей выворачивали наизнанку любую его идею, поэтому он часто требовал убрать из титров свое имя. Цифровая анимация в вирках была честнее и выражала его мысли точнее.

Ну, кто в середине двадцать первого века придумал говорить языком Державина? Он скорее удавился бы, чем пропустил такое в свои творения. Разве что в пародии.

Скриптору вдруг стало не по себе. В этом месте пахло смертью. Нет, легкий ветерок приносил только запахи соснового леса, но на уровне образов Григорьев чувствовал смерть. Она пряталась за надгробиями, шумела в ветвях высаженных двадцать лет назад голубых елей. Таилась под землей.

Скорее сесть в арендованный «Форд-Фотон» и прочь отсюда, развалившись на заднем сиденье. Даже если бы было разрешено водить чужую машину самому, в таком состоянии он скорее доверился бы автопилоту, чем сел за руль. Если повезет, и не будет этих непонятно откуда взявшихся пробок, то через час он дома… а там выпить свои таблетки, рухнуть в кресло и подключиться.

И снова стать молодым, с мечом или автоматом в руке. На коне или в танке. И если уж умирать, то снова возрождаться. Сильным и вечным. Тошнит от смерти. Тошнит от тех, кто ее превозносит.

А ведь сын — единственный близкий человек, предмет гордости, продолжатель всех его дел… тоже предатель. Иначе не стал бы говорить ему: «Смирись, папа». Смирись, значит. Значит, отправляет его туда, вниз. К этим, которые там лежат.

Его психика, раньше прочная как гранит, дала трещину лет пятнадцать назад. Он вспомнил, как рыдал, увидев на аллее седую собаку, тоже со слезящимися глазами, еле волочившую лапы. Бродячую — но чистую и с биркой на ухе. Чипованную и с подавленным центром агрессии в мозгу («когда они с людьми начнут такое делать?»). Ретровирусные геномные вставки для снижения рождаемости и автоматическая система контроля над численностью многим людям бы не повредили.

И никакие награды, никакие денежные переводы на его личный чип, который он с удовольствием вживил себе под кожу на запястье давно — хотя и многие молодые побаивались этого до сих пор — ничего не изменят.

Он понял тогда, что эта псина — предзнаменование его и их общей судьбы. Так и оказалось. А ведь тогда еще была жива Ольга, и его самого врачи еще не «обрадовали» длинным диагнозом на латыни.

Когда-то он думал, что завещает развеять свой прах над морем. Как пошло и банально. Потом хотел потребовать (за подписью нотариуса и его личной!), чтобы урну с ним обязательно поставили в доме наследника на полку над камином. Ему это казалось забавным способом троллинга потомков (которые всегда сразу объявляются, даже если десять лет не заглядывали). Пусть думает сын, куда поставить этот неуклюжий сосуд, стирает с него пыль и боится разбить.

Потом задумался об обычном месте в районном колумбарии. И, наконец, решил, что надо завещать распылить свой прах с вертолета над самым грязным промышленным городом мира. Он посчитал, что это будет где-нибудь в Мексике или в Китае, но город этот оказался на Урале — Магнитогорск. Не так далеко от Челябинска, где он родился. — Челябинск когда-то тоже был очень грязен, но сейчас, когда часть производства вынесена за 50-й километр, стал относительно чистым городом учреждений и фирм.

В этом возвращении праха имелся свой смысл. Жизнь совершила полный круг.

Но сегодня он связался с той клиникой и в очередной, последний раз изменил свою волю. Правда, сын об этом еще не знал. Наверное.

Кто-то из приятелей, годящийся по возрасту в сыновья, узнав о его проблеме… точнее, беде, посоветовал обратиться к богу. Другой предложил искать спасение в древних мистических практиках. Третий прислал длинный список книг психологов и философов. Но все они учили одному: смирись с неизбежным. Не ты первый. И другие, получше тебя, уходили. Но Григорьев не хотел относиться к своей смерти философски. И плевать ему было на дохлых мудрецов и мифы народов мира. Он не хотел принятия и смирения. Он хотел победить.

«Боишься смерти?» — спросил его как-то Золотников. На нем была пестрая рубашка, расписанная тропическими растениями, какие-то дурацкие шорты и шлепанцы.

Он был тогда еще жив. Это важное уточнение — потому что пообщаться с ним можно и теперь. Вернее, с его двойником. Ни жена, ни другие родственники не возразили, а значит, фирма была в своем праве.