В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

Я вспомнила про разочарованного резидента-акушера, который плакал в уголке моей палаты интенсивной терапии, переживая, что он не подходит для этой работы. Я, наконец, все поняла. Моя палата была для него тем самым безопасным местом, куда он пришел, чтобы залечить свои раны. Его учили той же самой пустой чуши, что и меня: в работе врача нет места для эмоций. Мы были легкой добычей для внушений. Наше желание стать своими делало каждого из нас особенно податливым материалом. Подобно любому чужаку, мы соблазнялись мыслью о том, что если играть по правилам, то нас могут принять в свои ряды. Нам твердили, что главная задача – это научиться преодолевать, подавлять и заглушать свои эмоции. Мы даже и не задумывались, что может быть как-либо по-другому. Мы не знали, что наши чувства могут быть поняты, что они могут приносить нам пользу. Что эмпатия бывает взаимной.

Так мы создали притворные версии самих себя. Мы усвоили навязанные нам правила и стали все как один воспитывать в себе новые личности, которые бы этим правилам соответствовали. Мы брали их инструкции и обматывались ими, словно бинтами, оставляя наши собственные «я» задыхаться под ними. Эти оболочки, однако, оказались недостаточно прочными. Большинство из нас впоследствии находили способы выбраться из них наружу. Наши чувства пробивались наружу, подобно пузырькам воздуха в жидкости. Некоторым из наших одногруппников повторное столкновение со своими чувствами оказалось невыносимо тяжелым, и в ответ они пытались заглушить их спиртным и наркотиками. Кто-то ушел из медицины, чтобы заняться чем-то другим. Кто-то покончил с собой.

Потому что чувство вины и стыда, глубокая скорбь в конечном счете неизбежно всплывают на поверхность.

Чувство стыда не бьет наотмашь. Оно прогрызает изнутри. Оно находит в нас наши слабые места, выедая отверстия, через которые проливается свет на внутренние сомнения. Оно шепчет нам, напоминая, что мы не более чем самозванцы, которые к тому же не способны никого обдурить. Только оно способно заставить нас чувствовать себя столь уязвимыми и бесполезными.

Во время медицинской подготовки из нас выбивают способность испытывать сострадание к самим себе. Мы учимся не чувствовать собственные чувства, равно как и отчуждаться от чувств, которые нас окружают.

Мы можем попытаться уничтожить эти чувства, подобно неприглядной фотографии. Мы можем выкопать яму и сбросить их туда, подобно окоченелому трупу. Некоторые из нас могут попробовать закопать их как можно дальше, возвести поверх башню из своего нового «я». Проблема в том, что они так и остаются в фундаменте, отравляя грунтовые воды и просачиваясь на каждом построенном этаже.

Врачи невероятно строго относятся к самим себе. Когда я проходила резидентуру по внутренним болезням в Нью-Йорке, то во время стажировки в инфекционном отделении в мое подчинение был отдан один интерн, у которого возникли сложности с исполнением своих прямых обязанностей. Он с самого начала нервничал и допустил несколько ошибок, из-за чего получил плохую оценку своей работы. Теперь его компетенция проверялась нашим руководством. Каждое его решение внимательно изучалось на предмет дополнительных свидетельств в пользу его несостоятельности. Весь на нервах, знающий, что за каждым его шагом наблюдают, он начал сдавать. Он не среагировал должным образом на положительный результат анализа крови, он выписал несколько некорректных предписаний и несколько раз неправильно истолковал лабораторные показатели. Никто не пострадал, так как каждая его ошибка была своевременно замечена. Его ошибки сложно было назвать даже потенциально опасными, однако каждая из них была изучена максимально серьезно, как того требовала принятая процедура. Меня каждый день спрашивал старший резидент о том, как он справляется. Каждый день я сообщала о том, что все стало еще хуже. Он начал даже что-то бормотать себе под нос. В конце концов его отправили на полноценное психиатрическое обследование. К тому времени, как месяц нашей совместной работы подошел к концу, где-то на высшем уровне было принято решение приостановить его медицинскую подготовку. Ему сказали, что он пройдет специальную программу, и скорее всего ему придется остаться в интернатуре на второй год.

Ему сообщили об этом в пятницу накануне Дня независимости с последующими длинными выходными. Он звонил мне трижды в пять, шесть и семь вечера, однако я не стала брать трубку, так как была раздражена, чувствовала себя в какой-то степени виноватой и просто не хотела с ним разговаривать. В воскресенье он убил себя тремя различными способами. Он полагал, что не заслуживает второго шанса. Он полагал, что за свои ошибки заслуживает смерти через повешение, смертельную инъекцию и разрезанные артерии, и добросовестно привел этот приговор в исполнение. Его тело было обнаружено лишь во вторник, когда он не пришел для повторного прохождения интернатуры.