В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

Нас не учат распознавать призраки, как собственные, так и чужие. Нам невдомек, какие воспоминания преследуют наших наставников или друзей. Иногда нам удается ненадолго почувствовать глубину чьих-то переживаний, когда их фрагменты всплывают на поверхность. Мы слышим порой: «Это самые ужасные ситуации», или «Я надеюсь, что это закончится не как в прошлый раз», или «Если она умрет, клянусь, я завязываю с медициной». Эти чувства существуют не отдельно от нас. Они не являются пассивными. Они пронизывают наши мысли и влияют на принимаемые нами решения. Они становятся подтекстом, гравием на дороге, по которой мы проезжаем снова и снова, проделывая в ней колею. Они являются нашей уязвимостью, нашей слабостью. Это тот воск, что скрепляет между собой перья на наших крыльях. Воск, который слишком быстро плавится, стоит нам хотя бы немного приблизиться к солнцу.

Подобно любой слабости, однако, они могут быть превращены и в источник силы. Если их распознать, изучить и осмелиться с ними сразиться, то эти призраки могут обрести плоть. Они могут материализоваться и даже стать нашими союзниками.

Запутанные клинические случаи, тяжелые утраты могут стать двигателем для новых исследований и открытий. Вместо того, чтобы внушать страх, душераздирающие истории способны преображать жизни, придавать им смысл. Если же их игнорировать, как нас тому учат, то они становятся звуконепроницаемой преградой.

В палате для наблюдения ко мне пришла санитарка, чтобы измерить давление, которое почти не регистрировалось. Она пожала плечами и пошла взять другой манометр, полагая, что проблема в самом приборе. Когда она вышла, меня начало ужасно трясти от озноба – это было физическое проявление захватившей мой организм инфекции. У меня колотилось сердце, а ладони и ступни окоченели от холода.

Когда следующий манометр также не смог обнаружить у меня давления, я попросила позвать врача.

Он зашел в палату, и я принялась ему объяснять сквозь стучащие зубы: «Мне холодно, у меня озноб, мое давление не обнаруживается, и мне кажется, что меня следует перевести в интенсивную терапию». Я была уверена, что ситуация в любой момент может перерасти в критическую, и чтобы не тратить попусту время, я не стала вдаваться в подробности. Мне казалось, что ему было достаточно услышать это, чтобы со мной согласиться.

Он посмотрел на меня и улыбнулся: «Наверное, вы просто переживаете. Болеть тяжело, особенно когда ты молодая женщина».

До меня дошло, что он так среагировал на слезы, которые без моего ведома стекали у меня по лицу. Он видел плачущую в кровати девушку, которая жаловалась на озноб и, возможно, переживала по поводу качества здешнего оборудования. Мое убеждение в том, что меня следует перевести в интенсивную терапию, он воспринял как просьбу положить меня туда, где я бы чувствовала себя в большей безопасности. Хотя он и был прав по поводу моего запредельного страха, моя тревога вовсе не носила общий характер: я была в полном ужасе как раз из-за того, что в точности понимала, что меня ждет дальше. Как бы ни было полезно распознавать чувства своего пациента, приписывать физические проявления болезни этим самым чувствам уже далеко не так полезно. Списывая мои симптомы на проявление моей тревоги, он самым неудачным образом проявлял свою эмпатию. Неправильно обозначив мои эмоции, он тем самым пренебрег моей собственной оценкой происходящего и лишил возможности как-то на ситуацию повлиять.

Сепсис славится тем, что его очень сложно своевременно распознать. Были разработаны разнообразные алгоритмы с целью решения этой проблемы. Наша больница была одним из лидеров в разработке новых способов раннего лечения сепсиса и снижения показателя смертности от него. Вместе с тем в отдельных случаях, касающихся одного-единственного пациента, мы по-прежнему могли оставаться слепыми. Его пренебрежение к моим словам зажгло во мне злость, на которую у меня попросту не было сил. Я попыталась вслух объяснить, что сочетание таких симптомов, как учащенный пульс, озноб и боли в животе должны натолкнуть его на мысли о другом возможном диагнозе, помимо проявлений тревоги. Даже если речь шла о женщине. Уже через час я оказалась более больной, чем он только мог себе представить, оказавшись не в состоянии распознать скрытую природу моего септического шока.

Канадский врач Уильям Ослер сказал: «Прислушивайтесь к своему пациенту – он говорит вам свой диагноз». Это практически всегда так, пациент практически всегда сам говорит свой диагноз, однако прислушиваться к нему гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Пациент может рассказывать свою историю весьма окольными путями, либо его рассказ может быть наполнен кажущимися нам лишними, совершенно ненужными подробностями. Мы все время торопимся, и нам хочется, чтобы наши пациенты говорили нам только то, что нам нужно знать, хотя и понимаем, что ни один из них на это не способен: они могут сообщать только то, что знают. Как результат, мы слушаем их недостаточно внимательно, через пелену призраков прошлого и соревнующихся между собой приоритетов.