В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

У меня были причины бояться. Меня начали беспокоить боли в животе, которые постепенно усиливались. Они давали о себе знать достаточно часто, чтобы я научилась различать три различных вида болевых ощущений. Когда я нагибалась, чтобы поднять Уолта, то иногда чувствовала рвущую боль. После того, как мне сделали кесарево, наложенная несколько лет назад сетка для восстановления целостности брюшной стенки начала рваться. Из-за того, что я постоянно поднимала и носила на руках ребенка, разрывы увеличивались, и в итоге в брюшной стенке снова появились дыры, которые потребовали хирургического вмешательства и установки новой сетки. Я научилась распознавать характерное тянущее ощущение и острую предупреждающую боль, которые предшествовали разрыву, и поняла, что в таких случаях мне нужно замирать на месте. Мне также пришлось приучить себя не поднимать детей, как бы сильно мне этого ни хотелось.

После той операции, а также других, которые понадобились для изучения причин моих брюшных болей, внутри живота у меня остались тонкие паутинки рубцовой ткани. Мои внутренности застревали между полосками этой ткани, и петли моего кишечника перекручивались и перетягивались, вызывая второй вид боли. Это была не та боль, от которой можно было отвлечься. Это была скорее отчаянная, перехватывающая дыхание агония, источником которой становилась перекрученная и умирающая ткань. Когда эта боль давала о себе знать, я была не в состоянии ни двигаться, ни разговаривать. Пока она не проходила, она не давала больше ничего делать и ни о чем думать.

Третья разновидность боли была следствием вынужденной операции по удалению половины моей печени вместе с образованиями. После операции в протоке, через который из печени выводилась желчь, образовалось сужение. Крошечное отверстие забивалось остатками желчных солей и минеральных отложений, в результате чего в печени скапливалась желчь, вызывая вялотекущую, тупую боль, которая перерастала в инфекцию, так как бактерии кишечника попадали в печень. В тот год меня госпитализировали чуть ли не каждый месяц, и я прошла бесчисленное количество процедур с целью попытаться исправить то, что было не так.

С каждым новым приступом боли в животе и с каждой новой госпитализацией я чувствовала, что мои шансы на долгую и полноценную жизнь уменьшаются.

Я стала цинично прагматичной. Еще до того, как боль усилилась той морозной зимой, я создала обширный круг поддержки вокруг Уолта в безуспешных попытках сделать свою роль, как матери, как можно более ненужной. Очевидно, так я реагировала на свой страх того, что в один прекрасный день могу уйти не по своей воли из его жизни.

Я пыталась организовать все так, чтобы в случае моей смерти или госпитализации его жизнь продолжалась без изменений и дальше за счет поддержки моей мамы, Рэнди и ряда друзей и близких. Преследуя эту абсурдную цель, я потрудилась над тем, чтобы не было ничего, что бы знала только я. Я облекала свои воспоминания о нашей жизни в конкретную форму с помощью фотографий и скрапбуков, записывала каждый разговор и делилась забавными историями, чтобы не быть единственным хранителем нашей общей истории. Я целенаправленно избегала выполнения таких необходимых действий, как покупка новой одежды или его любимых сладостей, чтобы Рэнди или моя мама всегда знали, что ему нравится, что ему нужно.

Я частенько задумывалась в тот год, останутся ли у него обо мне хоть какие-то воспоминания, если я умру. Я подумала о тех скудных и весьма обрывочных воспоминаниях, которые у меня были о периоде времени, предшествовавшем моему четвертому дню рождения, и мне пришлось признать, что я, пожалуй, еще не успела оставить в его памяти свой отпечаток. Ну разве что совсем смутный. Я полагала, что в его воспоминаниях мое существование будет сведено к теплому запаху ванили, ну или ощущению дежавю при звуке чьего-то показавшегося знакомым смеха. Близкие друзья поняли, что замысловатые празднования дней рождения были своего рода любовными посланиями, циничными попытками закрепить воспоминания о них в его только развивающемся мозге. Ни одна из моих компенсирующих реакций, однако, не принесла мне облегчения. Вместо этого они каждый день мне напоминали о том, что во власти смерти полностью стереть с лица земли весь твой осязаемый мир. Мне казалось мрачной иронией то, что чем больше Уолт набирался сил и здоровья, тем более слабой и больной становилась я.

Каждый раз, когда Рэнди видел признаки нарастающей боли – я начинала ходить туда-сюда или держаться за правый бок, – он спрашивал меня: «Не стоит ли нам поехать в больницу?»