В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков

Эти люди всегда едятОбъедаются наслаждаютсяА засмеются жаднее едят.«Заготовки, VIII» – «Сама жизнь»

Но в обоих случаях – безмозгло страдательном и таком же безмозгло жевательном – узники житейского застенка мало-помалу низводят себя до положения обездушенной утвари тюремного обихода. Они не живут, а наличествуют:

Отныне они не одухотворяют свет

Отныне они не играют с огнем…Их лица избиты слезамиОни поймали в капкан страх и скукуОдинокие для всехОни приручили молчаниеИ заставили его гримасничать

В пустыне своего наличия.«Вторая натура, XX» – «Любовь Поэзия»

Никакого другого исхода Элюар не предвидел для сделавших рабство у привычек своей «второй натурой», давших втянуть себя в конвейер дней серых, будничных, до отвращения стертых, как пятаки.

В противовес приниженному житью-бытью по указке обстоятельств Элюар делает свой выбор в пользу повстанческого сопротивления ходу вещей и дел, исстари заведен ному. Вольный дух жаждет опрокинуть стесняющие его материальные порядки и перестроить их по собственному свободному разумению, а вернее – желанию, волению:

Один-единственный порыв,Порыв стремительного ветра –

От горизонта к горизонту,Из края в край, по всей земле:Чтоб далеко развеять пыль,Чтоб сбросить листьев мириады,Чтоб все посевы уничтожить,Чтоб все деревья оголить,

Чтоб стаи птиц швырнуть на землю,Чтоб разбросать тугие волны,Чтоб клочья дыма разметать,Чтоб даже солнце пошатнулосьПылающее в небесах…«Длиться» – «Плодоносные глаза». Перевод С. Северцева

Умонастроение такого рода и вложено в самое элюаровское образотворчество. Первая ступень здесь, предпосылка всех последующих, – разорвать «путы, принимаемые за конечные пределы теми, кто хранит память о скованных в движениях, загнанных в тупик, обузданных хищниках». «Наручники длительности», кандалы тяжести, границы пространства, строгая причинность – простейшие физические скрепы всех этих оков. Довольствоваться спокойным созерцанием наперед данных и неизменных законов значит, по Элюару тех лет, сдаться им на милость, покориться року. Истинная же свобода в том, чтобы сбросить их стеснительное бремя – раздвинуть все рамки, достичь невесомости, отменить конечность, подчинить причинность, восторжествовать над однонаправленным временем. Словно Фауст или Иисус Навин, Элюар приказывает мгновению остановиться, застыть даже солнцу в небесах, сменяющему день ночью и весну зимой. Он ощущает себя, как когда-то и Рембо, не пылинкой во временном потоке, а полновластным хозяином: мимолетное «сейчас» по велению своего владыки может то растянуться до безбрежной вечности, то предельно сжаться и замереть. У горизонта вырастают крылья, пространство послушно покоряется человеческому глазу. Своим лозунгом Элюар провозглашает стремительный бросок вперед: «Бежать, бежать, освобождаясь… бежать так быстро, что даже знамя обгонять». Скорость безостановочного отрыва от всего налично сущего так велика, что дух, сбросивший материальные вериги, пре одолевает земное притяжение, приобретая пьянящую лег кость – «светозарный и чистый, как ангел, он вместе с деревьями устремляется в небо».