В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков

Имя Шарля Кро (1842–1888) побуждает вспомнить о возрожденческих умах с их разносторонностью, совершенно неожиданной у завсегдатая расплодившихся в те годы па рижских богемных кружков. Уже простой перечень занятий, в которых преуспел этот ученый-самоучка, изумляет: древние языки, астрофизика, химия, математика и механика в их приложении к психологии, а еще и музыка, изобретательство… Груз учености, впрочем, не помешал Кро быть зачинщиком лукавых розыгрышей, ветреным волокитой и частым собутыльником Верлена. Беспечное отношение к судьбе своих открытий (среди них – первого звукопроигрывателя, автоматического телеграфа, цветной фотографии) могло бы подтвердить молву задетых колкостями Кро недоброжелателей, будто для него вообще нет дела заветного, душевно дорогого. Совсем нешуточная уязвленность слышалась, одна ко, в отповедях Кро, когда ему приходилось обороняться от мнения усердных парнасцев, а потом и кое-кого из символистов, будто и в своем «баловстве пером» он всего лишь случайный любитель.

Известные поводы к этому он, правда, давал сам: в стихах Кро нет-нет да и встретишь налет альбомности, небрежные проходные отписки; чересчур ломко вдохновение. Пона добилось собрать все его распыленное в беспорядке наследие, добавив к единственному прижизненному сборнику «Сандаловый ларец» (1873) второй, посмертный – «Ожерелье из когтей» (1908). XX век должен был принести с собой немалый сдвиг во вкусах, чтобы за обличьем легковесного Кро, сочинителя прелестных или забавных безделиц, приоткрылся другой, потаенный Кро. Тот, что пробует отшутиться и от ужаса перед роем призраков, которые чудятся по трясенному уму в закоулках давящей обыденности, и от щемящей боли в груди.

Возле высокой белой стены – голой, голой, голой,Стояла лестница, а на земле – рядом, рядом, рядом,Лежала под ней копченая сельдь – сухая, сухая, сухая.Кто-то подходит, держа в руках – грязных, грязных, грязных,

Большой молоток, огромный гвоздь – острый, острый, острый.И еще клубок бечевы – толстый, толстый, толстый.По лестнице он залезает наверх – медленно, медленно, медленно,И забивает свой острый гвоздь – тук, тук, тук,В самую кромку белой стены – голой, голой, голой.Потом он кидает свой молоток – вниз, вниз, вниз,К гвоздю привязывает бечеву – длинную, длинную, длинную,

А к бечеве копченую сельдь – сухую, сухую, сухую.Затем он слезает по лестнице вниз – медленно, медленно, медленно,Уносит ее и свой молоток – тяжелый, тяжелый, тяжелый,И прочь удаляется не спеша – вдаль, вдаль, вдаль.И с этих пор копченая сельдь – сухая, сухая, сухая,На самом кончике той бечевы – длинной, длинной, длинной,

Раскачивается едва-едва – влево, вправо, влево.Я сочинил этот рассказ – простой, простой, простой,Чтобы позлить взрослых людей – важных, важных, важных,А заодно позабавить детей – маленьких, маленьких, маленьких…«Копченая сельдь». Перевод М. Яснова

А когда усталость все-таки берет верх над подобной нравственной самозащитой при помощи поддразнивающего смеха, Кро делает все, чтобы по крайней мере сохранить в сетованиях стыдливую мужскую сдержанность. Ожог страсти бывает запрятан у него внутри грациозного намека; признание в сокровенном приглушено, нередко вложено в коротенькую немудрящую песенку или оборвано на полуслове грустной остротой; тревожная бездомность и обездоленность на земле высказана как бы мимоходом. И чем скупее, тем горше:

Прошла-пролетела мечтаний пора,

Душа одряхлела. В кармане дыра.Зато в шевелюре полно серебра.Ушедших друзей вспоминаю в тоске.А грезы, как звезды, – дрожат вдалеке.А смерть караулит меня в кабаке.«Итог». Перевод М. Ваксмахера