В снегах родной чужбины

А Федор, отринув все, постарался как можно скорее забыть случившееся. К тому ж и лесничество помогло. Выдали премию. Да и работники — все до единого, и впрямь, помогли, как родному.

Кто деньги, кто пару новых рубашек, носки и свитер, плащ и шапку, даже кожаную куртку на меху подарили, легкую и теплую. В ней Федор как пахан. Вот только перчаток и шляпы для полного шика не хватало да темных очков в золотой оправе, но Федор — лесник. Ему и это в радость.

Пусть одеванный, но хороший костюм купил по дешевке в комиссионном. Полуботинки со скрипом на кожаной подошве. И чемодан, набитый битком, вовсе не напоминал о пережитом наводнении.

Федор уезжал с легким сердцем. Его заверили, что к возвращению с материка лесники-соседи наловят для него рыбы, накоптят и насолят, насушат грибов, заготовят и дров, и картошку, ни с чем беды знать не будет. Даже кабанчика обещали для него подрастить и цыплят, чтобы скорее забылось случившееся. Лишь бы он отдохнул. Лишь бы вернулся…

— Куда ж мне от вас, родимые? — зачесались глаза мужика.

Под стук колес он решил отдохнуть, лег на полку. И вдруг снова поплыла земля под ногами. Громадные валы воды поднялись над головой зловещим проклятьем.

— Мама! — заорал мужик истошно во все горло.

В купе все проснулись. Включили свет, забеспокоились.

Федор лежал в проходе бледный, испуганный…

Сон… Он вернул человека в недавнее прошлое. В его память. От нее не сбежишь, не уедешь и на скором поезде. Она остается в сердце каждого на всю жизнь…

Федор сконфуженно лег на полку, извинившись перед соседями за доставленное беспокойство. Он ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть.

Перед глазами стояли лица лесников. Дальних и ближних таежных соседей. Мало кто из них знал Федора в лицо. Иные ничего о нем не слышали. Жили далеко — в самой глуши. Редко бывали в Кодыланье, да и то, сказать правду, приезжали в поселок со своими заботами, не интересуясь никем и ничем.

Но, узнав о Федькиной беде, никто не отмолчался, не отсиделся в своей глухомани. Каждый постарался приехать либо кого-то из семьи прислать, чтобы передали подмогу. Деньги и продукты привезли, вещи. И даже… У кого с деньжатами туговато было, мало получали лесники, а семьи почти у всех большие, передали для Федьки подушки и одеяла. Иные — подрощенных цыплят, пару десятков, бочку рыбы, мешок картошки.

Баба Свиридиха, самая горластая из лесников, громадная, как медведица, увидев Федора в лесничестве, истискала жалеючи. Половину зарплаты отдала ему. Хотя сама всю жизнь одна в тайге прожила. Лишнего не имела. Федора на колени к себе усадила, все плакала, гладя громадными шершавыми ладонями плечи и голову человека.

Самая старая лесничиха, бабка Настя, всю пенсию подарила, чтобы беду скорее забыл. Так и отдала завязанные в платочке деньги. А к ним пару носков — сыну вязала. Но у того еще есть. Лесник Семенов, его в поселке все бабы Щупарем звали, кожаную куртку свою отдал. В кармане — четвертной. Чтоб всегда у человека деньги водились. И бочку моченой клюквы вместе с банкой меда. Не все знали, что в отпуск едет. Везли рубашки и исподнее, полотенца и простыни. Лопаты и топоры. Даже посуду. Все это принимала по описи бухгалтер лесничества. Добавившая от себя денег, пуховый шарф и варежки.

Даже полуслепой пенсионер лесник Кротов и тот не отстал, передал Федору мешок муки, мешок сахара и червонец.

Федор глазам не верил. Чужие люди, которых и не знал, в беде не бросили. Не от жира, никто лишнего не имел, как родному помогли.

«В «малине» если б вот так лажанулся, замокрили б за то, что весь навар просрал по недогляду, — подумал лесник, вздохнув. — Помогли, не зная меня. Будет ли понт? Ить я — новичок средь них. Считай, чужак. Ан не оставили в одиночку. Даже пару овечек в корзине передали. Чтоб хозяйство имел», — вспомнил лесник, отвернувшись к стене.

Федор утром поел в столовой и сразу поехал в аэропорт. В этот же день он был в Хабаровске. Оттуда, решив поберечь деньги, сел на поезд и через десять дней был в Москве.

Лесник недолго искал Белорусский вокзал. Приехав туда, почувствовал, как защемило, заныло сердце.

Сколько раз бывал он здесь раньше, такого не случалось. Видно, оттого, что тогда он не возвращался на родину. А до нее уже рукой подать. Всего-то ночь на поезде. Там до деревни совсем близко. Каких-нибудь восемь верст.

В поезде Федор почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд: на верхней полке лежал человек и в упор разглядывал лесника.

«Фартовый, наверное. Хотя кто его знает. С виду не определишь теперь», — подумал он и, устроившись поудобнее, смотрел в окно. Там, в темноте ночи, сверкая огнями, убегали в даль деревушки с такими знакомыми, по рассказам матери, названиями.

— Смоленский сам? — услышал лесник вопрос соседа с верха.

— Да, — кивнул Федор головой.

А сосед оживился. Рассказал, что он коренной смолянин. Там родился, там вся его семья. И все доказывал, что нет на свете города красивее Смоленска. Он говорил о нем с таким теплом и убежденностью, что даже двое иногородних поверили.