В Суоми

И в самом деле — дом ему обошелся деньгами, если считать по старому индексу, в 1900 тысяч марок. Это лишь за материалы и транспорт, рабочая сила не в счет.

Из этой суммы 460 тысяч марок Бюман получил как ссуду, которую он должен погасить за десять лет (платя за нее небольшой процент), от «Арава». «Арава» — государственная организация, созданная для смягчения жесточайшего послевоенного жилищного кризиса и призванная кредитовать как индивидуальных, самодеятельных застройщиков, так и строительные кооперативы (здесь их называют акционерными обществами). Девятьсот тысяч было получено как заем от банка, и за него, кроме очередных выплат, приходится в год платить одних процентов 40 тысяч марок — среднюю месячную заработную плату квалифицированного рабочего.

— А остальная часть поглотила все мои прежние сбережения, — деловито объясняет суть дела Бюман. — В счет займа я уже выплатил двести тысяч марок и думаю, чтобы окончательно рассчитаться с банком, потребуется еще пять лет. Если, конечно, не стану безработным… А тогда… — И Бюман, не договорив, махнул рукой.

Значение этого жеста мне понятно, потому что вскоре я побывал в другом таком же местечке под Хельсинки, у финского журналиста Пасавуори. Там, в еще не полностью отстроенном поселке на берегу моря, мне показали немало домов, которые уже перешли в руки вторых и даже третьих хозяев. Из сорока стандартных домов поселка таких было тринадцать. Первые же владельцы, лишившись работы, оказались не в состоянии покрыть ссуды и вынуждены были с большим уроном отступиться.

— А почему в стоимость дома вы не включаете рабочую силу?

— Да кто строил этот дом? Двое взрослых моих сыновей, тоже строители, приходили сюда работать после трудового дня. Я строил тоже после рабочего дня — и, разумеется, себе не платил. Импи на этой стройке трудилась, почитай, круглые сутки бесплатно. А потом, отработав положенные по коллективному договору свои восемь часов, сюда приходил трудиться этот кирпичник, — кажется, так он по-русски называется? — Антеро кивнул на своего пожилого друга Нестори.

— Не кирпичник, а каменщик, — поправил Эйкия.

— Ну, пусть каменщик, — соглашается Бюман. — А вместе с ним приходили и другие друзья-строители, — добавляет он.

Со всеми ими Бюман тоже не деньгами расплачивался, а своими умелыми руками, после рабочего дня отрабатывая по нескольку часов на стройке их домиков.

— Выходит, что сначала я их эксплуатировал, а потом они меня, так что совершенно «чистых» пролетариев среди нас нет! — смеется Бюман.

Начали строить дом в мае, а к осени уже праздновали новоселье.

Да, здесь, я убедился, среди рабочих до сих пор еще бытует то, что у нас в сельской жизни раньше называлось «помочь» или «супряга», когда крестьяне шли пособить земляку-соседу своим трудом, — обычай, так хорошо описанный Александром Энгельгардтом.

Но, кроме такой «семейной помощи», и маляр Антеро Бюман, и его друг, каменщик Нестори Пехконен, и их жены, и сотни и тысячи других рабочих семей Хельсинки добровольно и безотказно отдали в прошлом году стройке Дома культуры сто пятьдесят тысяч часов своего труда. Здесь и Рабочие дома, вплоть до неповторимого по своей оригинальной красоте Дома культуры в Хельсинки, зачастую возводятся, как у нас бы сказали, способом «народной стройки». Этот обычай, идущий от чувства общности интересов трудовой семьи, развился, поднялся до великого, преобразующего мир, осознанного чувства классовой солидарности пролетариата.

О силе этого чувства у Антеро свидетельствуют обстоятельства, при которых я впервые встретился с ним.

Когда мы, четверо мужчин, с трудом разместились на полке его тесной баньки в бетонном полуподвале, облицованном деревом (чтобы больше была похожа на деревенскую), и наступило то время, которое по здешним обычаям отводится самым душевным, приятельским разговорам, я спросил Антеро, при каких обстоятельствах в дни войны он оказался у нас в плену.

— Это было в конце сентября сорок первого года в карельских лесах, где-то под Пряжей, — ответил Бюман, окуная веник в шайку.

— Постойте! — вдруг озарило меня воспоминание. — Между Пряжей и Ведлозером? Да? Вы были в штрафном батальоне майора Перми?

— Пярми, — поправил Бюман.

Так, значит, мы действительно встречались и разговаривали, но оба были тогда в военной форме, так изменяющей облик человека. Столько воды утекло с тех пор, что мудрено было бы сразу узнать друг друга.

Мне вспомнилось, как трудной осенью сорок первого года в сумерках наступающего вечера мы с военным корреспондентом «Правды» Михаилом Шуром быстро шагаем по всхолмленной, каменистой улице Петрозаводска.

На пристани в последние баржи грузятся не успевшие раньше эвакуироваться люди. Все дома пусты, ворота распахнуты, в окнах нет света. Во двориках жалобно блеют покинутые хозяевами козы.