В Суоми

В Лахти мое внимание снова привлекла глухая торцовая стена новой школы. Стена эта была бы совсем слепой, если бы не единственное окошко, примостившееся в верхнем правом углу ее, почти что под крышей. Из распахнутых створок его вырывалась трепещущая на ветру занавеска, а за нею виднелись женщина с ребенком на руках и мальчуган, пытающийся закрыть окно. А под окном, на стене, метрах в шести над землей, обнаженный до пояса молодой мужчина мотыжил почву между высокими цветами. И садовник этот, и женщина с ребенком на руках, и вьющаяся по ветру занавеска, и само окно, и летящие к нему по стене птицы — все эти барельефы из керамики — работа Михаила Шилкина. Птицы летят — кажется, даже слышны взмахи крыльев. Настоящий ветер рвет занавеску на окне и освежает напряженную спину садовника, на которой глазурью проступил пот. Нет ни схемы, ни условности. Есть только неуловимая первозданная, присущая настоящему искусству наивность. Так «слепая» стена, без окон, стала украшением молодого города.

Я уже говорил, что в новых городских районах, в пригородах, в Суоми, как правило, нет улицы с примыкающими вплотную один к одному фасадами домов. И каждая стена дома стала как бы лицевой стороной — фасадом. Эта дополнительная трудность, встающая перед проектировщиком, становится источником архитектурных находок. Новая планировка городов и вызвала к жизни и новую скульптуру — керамические барельефы на стенах, то условные, то реалистические, соответствующие и замыслам художника и назначению здания.

Эти барельефы — керамические, изготовлены в цехах фабрики фарфора «Арабия» в Хельсинки. Фабрика эта не только исполнитель заказа, самая идея такого сочетания архитектурного замысла с замыслом скульптора-керамиста возникла в ателье художников «Арабии». Вот почему я с радостью принял приглашение Михаила Шилкина посетить его мастерскую на фабрике.

Мастерские художников «Арабии» (среди них есть такие известные далеко за рубежами родины, как Кай Франк, Кюлликки Салменхаара, Рут Брик и другие) помещаются на восьмом этаже этой огромной, как здесь уверяют — самой большой в мире, керамической фабрики. Над входом в нее, на стене, большой барельеф, в подъезде целая сюита керамических барельефов поменьше, в которых перед посетителем встает история гончарного искусства. Это тоже произведения Михаила Шилкина.

В просторной мастерской, в окна которой глядятся вершины сосен соседнего с фабрикой острова и голубая гладь залива, художник показывает мне свои не законченные еще работы и фотографии старых. Тут уже понимаешь, как его искусство, искусство скульптора-керамиста, рождалось из ремесла гончара.

Высокий кувшин удлинен, закруглен у оснований и поставлен вверх дном. Несколько штрихов художника — и видишь в нем уже не кувшин, а фигуру закутанной в меха эскимоски, другая расцветка — и перед тобой поющая негритянка. Кувшин наискосок поставлен на другой кувшин, один немного приплюснут, другой удлинен; несколько цветных мазков — и перед вами птица, сидящая на камне. Опрокинутый набок горшок на четырех коротких ногах, два рога спереди, тяжелый хвост — и перед зрителем насупленный бык-буйвол.

Гончарное ремесло шло от изображения форм растительного и животного мира и дошло до чистой, самодовлеющей формы. А теперь в этой абстрагированной форме Шилкин как бы отыскивает ее органические источники, творчески открывает их для себя и для зрителей, создавая, я бы сказал, гончарную скульптуру. Но художник, оказывается, об этом не думал, он действовал интуитивно.

Многие работы Михаила Шилкина увенчаны международными премиями. Он добился большого успеха и в настенной скульптуре. Сначала она не выходила из интерьера — украшая стены залов.

— Вы были в ресторане в ратуше? — спрашивает Шилкин.

Перед ратушей, стоящей рядом с президентским дворцом, — знаменитый Рыбный рынок. На стенах же в ресторане рынок этот повторен барельефами Шилкина. Жена рыбака в косынке и белом фартуке спокойно отвешивает лосося модницам с плетеными корзинками. У ног их ходят чайки, взлетают над головой крестьянина, привезшего на своей двуколке к обелиску в центре рыночной площади крутобокие помидоры, белокочанную капусту, морковку, кабачки — весь этот «фламандской школы пестрый вздор». Потребовалось признание Швеции, украсившей барельефами Шилкина фасад Высшей коммерческой школы в Стокгольме, чтобы и здесь они из интерьеров перешли на улицу и стали частью новой архитектуры.

В соседних с шилкинской мастерских художников создаются новые формы таких старых вещей, как глубокие и мелкие тарелки, чайные и кофейные сервизы, кухонные горшки, кувшины и вазы для цветов и т. п. Часто эти формы, быстро становясь модой, столь же скоропреходящи, но наиболее удобным и красивым из них суждена, по-видимому, долгая жизнь.