В Суоми

Лундстрем, Олави и рыжебородый возчик сразу узнали голос Коскинена. Он уже спокойно отдавал распоряжения:

— Через два часа вы выходите отсюда и идете прямо по дороге, потом сходите на санную тропу и по этой тропе направляетесь прямо к центральным баракам, которые возле господского дома. Останавливаетесь в правом бараке, — в левом буду я с другими санями, — и ждете распоряжений.

И никто из них в спокойной уверенности распоряжений не почувствовал напряженного волнения, которое вот уже сколько времени не покидало Коскинена.

Он не страшился сопротивления белых, ни разу не подумал о смерти, но весь внутренне содрогался, когда на секунду ему представлялось, что вдруг лесорубы не откликнутся на его призыв.

В такие минуты глаза его темнели, мешки под глазами набухали. Забота держала его, как чайник на костре, в непрестанном кипении. Но кипение это не было заметно посторонним, потому что, когда он волновался, речь его становилась размереннее и тише, голос спокойнее.

Вскоре Коскинен ушел из лесной сторожки.

Через два часа вышли Олави, Лундстрем и возчик.

Лошадь временами проваливалась в снег по брюхо.

Они продвигались очень медленно, но вот вдалеке заиграл огнями бревенчатый, на славу срубленный дом, где жили господа десятники и управляющий с молодою, недавно приехавшей к нему женой.

Итак, они были у самой цели. Они свернули вправо и через двадцать минут очутились подле одинокого барака. Все было в порядке, все шло, как они и ожидали, но их смутил несколько необычный для этих мест нарядный вид барака.

Они должны были подойти к баракам, находившимся в полукилометре от дома господ.

Но этот барак стоит одиноко.

Олави распахнул дверь и вошел внутрь.

Да, барак был необычен, здесь был настлан деревянный пол и посредине высилась стойка — козлы для винтовок.

— Надо стучать, когда входишь, — недовольно протянул сидевший на койке парень.

Да, здесь, в этом бараке, были настоящие койки с подушками, койки с настоящими одеялами.

— В чем дело? — еще неприязненнее спросил другой парень и поднялся навстречу Олави. — Что тебе надо?

— Скажите, пожалуйста: в какую сторону идти к самым ближним баракам лесорубов? — смущаясь, произнес Олави.

Парень лениво пошел к выходу, Олави — за ним.

На дворе стояли сани с драгоценнейшим грузом. Около них возчик и Лундстрем ждали Олави.

И только теперь, на вороге, Олави увидел шюцкоровский знак отличия на рукаве у парня.

— Мы ищем работы. Нам на южном участке товарищи, что здесь нужны крепкие парни, — громко, чтобы слышали товарищи, сказал Олави.

— Ваши дела меня не касаются, — грубо оборвал его парень. — Вы взяли слишком вправо. Эй ты, что везешь? — обратился он к возчику.

— Картофель, уважаемый господин, — поспешно отвечает возчик.

Парень развязно подходит к саням, приподнимает попону. Под попоной плотным рядом лежит крупный, первосортный картофель.

Парень берет в руку картофелину и внимательно осматривает.

— Странно, что не замерзла!

Из барака, где живут шюцкоровцы, раздается с детства привычный напев; «Наш край, наш край…»

— Шапки долой! — командует вдруг парень, сбивает шапку с головы Олави, роняет картофелину в снег и становится навытяжку.

И так, вытянувшись, в строгом молчании, в вечернем оснеженном сосновом лесу стоят они и ждут окончания песни. Песня пропета, и парень, забыв о своей важности, говорит:

— Вы, ребята, взяли слишком вправо, — бараки там.

Они идут в ту сторону, куда указал парень, и Олави тяжело дышит.

— У самой цели чуть было не завалили оружие, — с видимым облегчением говорит ему Лундстрем, но Олави не отвечает.

Так они наконец доходят до нужного барака.

Их встречают там неприязненно. Лесорубы боятся, что они собьют и без того низкую оплату.

Один из них снимает с ног своих мокрую дерюгу и протягивает к огню.

— Видишь, — обращаемся он к Лундстрему, — кеньг нет и марок нет, приходится ноги в мешки заворачивать…

И Лундстрем не знает, что ему ответить. Он сам сегодня проводит первую ночь среди лесорубов, и все ему внове.

Да, здесь о койках нечего и мечтать, едва хватит места вытянуть ноги на постланной прямо на землю хвое.

У очага возится уже немолодая женщина, стряпуха-хозяйка. Она, пожалуй, единственное в бараке живое существо, встречающее новых пришельцев без затаенном недоброжелательства. Она дает Лундстрему и Олави по чашке горячего кофе.

И пока возчик на улице возится с лошадью, они успевают согреться.

— Как же будем ночевать? — спрашивает Лундстрем и выходит из барака.

Языки северного сияния колышутся на бархатном небе. Перебегая с места на место, розовые и зеленоватые, они светятся изнутри каким-то необыкновенным светом.

Около саней возится рыжебородый. Немного поодаль спокойно разговаривают Коскинен и Инари. Значит, все идет так, как и должно идти.

Только почему Инари смотрит на него, на Лундстрема, неузнающими, чужими глазами, словно они никогда вместе не плавали на карбасе?

Как далеко ушла та прекрасная печальная осень!

— Нам нужно собраться и все взвесить, — говорит Коскинен, и глаза его светятся таким же спокойным блеском, как эти языки холодного пламени на черном зимнем небе.

Сегодня первый день февраля.