В тарантасе

Целовальник опять потянулся под стойку и вынул оттуда деревянную тарелку, на которой лежала какая-то рыба, жаренная в конопляном масле, и положил на край тарелки щепотку соли.

Гвоздиков взял тарелку, понюхал рыбу и сказал:

— Стервядь, ай бишь стерлядь.

Выпили. Бальзам оказался самого неприятного вкуса, но такой, однако, крепкий, что откупщик смело мог бы влить в него водицы. Порция была достаточная, и выпей ее каждый из нас дома — голова пошла бы кругом, а в дороге ничего. Стерлядь тоже всю съели. Ямщику поднесли стаканчик, и на закуску он взял пару засиженных мухами баранков. Повеселели. Все уселись.

Началась беседа. Головинщинский крестьянин по обыкновению повернулся лицом к «обчеству», сидящему в тарантасе, и, вероятно, под влиянием вчерашнего рассказа нашего ямщика спросил:

— И отчего бы это воровство было в нашем народе?

— Во всяком народе есть воровство, — отвечал купец.

— Где народ, там и воровство, — заметил приказчик.

— Ну, нет-с. Вот у немцев нет воровства, — возразил Гвоздиков.

— Как нет! Не может быть!

— Истинно говорю, нет, и у шведов теперича тоже нет-с: мне артельщики в Петербурге рассказывали.

— Врут.

— Чего же им врать?

— Врут, да и только.

— Нет, у немцев воровства нет, а мошенничество у них точно бывает.

— Не все одно, что вор, что мошенник?

— Ну, нет-с. Равно, да неравно. Вор теперича всякий может быть: и из солдат, и из мужиков, а уж смошенничать ему против немца не удастся. Оттого и артельщики говорили, что из немцев все больше мошенники выходят.

— Врут твои артельщики. А шведы, говоришь, не воруют? — спросил приказчик.

— Не воруют.

— А замки шведские кто делает?

— Шведы.

— Ну, коли замки делают, так значит и воры у них есть.

— Это точно. Как же это мне артельщики не говорили? А замки точно что шведские есть, и еще сердцевина в них этак на шестеренке поворачивается.

— Вот тож и есть.

Молчание.

— Ну, а англичане? — опять спрашивает крестьянин.

— Англичане и дома совсем никогда не живут, — отвечает купец, — они все в разъезде, потому им и воровать-то некогда.

— Должно, все по торговой части? — спрашивает крестьянин снова.

— Известно, купцы все.

— А кто ж у них при домах-то остается?

— Женский пол.

— Тек-с. Один женский пол! — Крестьянин покачал головой.

— Ну, а господа у них есть? — добивается он снова.

— Какие у них господа! У них и царя-то заправского нет.

— Как же, так без царя и правят?

— Без царя.

— Тек-с. — Мужичок опять закачал головой от недоумения. — Отчего ж это они все торгуют?

Купца стали затруднять ответы, и он сказал:

— А так, охоту к этому имеют и торгуют.

— Так им определено, — сказал хранивший молчание желтоглазый.

— Кем определено-с?

— Свыше.

— Свыше?

— Свыше.

Мужичок опять сделал «тек-с» и покачал головой.

— Ты почем это знаешь? — спросил приказчик.

— От верных людей слыхал.

— Что ж ты слыхал?

— Что всякий это народ живет не своим произволением, а как кому, значит, линия назначена.

— Кто же ту линию-то проводил?

— Был такой человек.

— Все врет желтоглазый, — вмешался Гвоздиков.

— Врет, да не я, — отвечал молодец.

— А ты, коли знаешь, говори толком, — сказал приказчик.

— Да что говорить! Говорить можно, потому от верных людей слыхал.

— Где ему слышать! — сказал опять Гвоздиков и подмигнул мне глазком.

— Не по-твоему ж, брехать не стану на ветер, — отвечал Анфалов: желтоглазый Анфаловым прозывался.

— А не брешешь, так говори.

— И расскажу.

— Ну, говори.

— А ты-то молчи, висельник! — отозвался к Гвоздикову приказчик.

Говор прекратился, и даже ямщик крикнул на лошадей свое «ну» как-то полегонечку.

— Извольте видеть, — начал Анфалов, — в древние еще времена, вскоре после Христова вознесения, когда по всей земле процветало древлее благочестие, ходил по миру странник. Ходил это он из города в город, из деревни в деревню и поучал народ на Божие угождение, чтоб жить, значит, no-Божеству, как Бог повелел.

— Да ладно, расписывай еще! — крикнул Гвоздиков.

— Ну-с, — продолжал Анфалов, не обращая на него внимания, — и пришел этот странник в сборную страну.

— Какая такая сборная страна? — спросил приказчик.

— Такая, выходит, страна, в которой со всех концов люди согнаны были и вместе слову Божию поучались. Теперь этой страны нет, а в те дни была. Теперь Рим-город на ней, говорят, построен, и сидит в нем папа римской. Пришедши теперича в эту самую страну, и начал странник поучать люди. Того, говорит, не делайте, этого не делайте, а вот сие, говорит, творите. Поучает. И не понравься это поучение его сборному царю, а был он жестокий и злочестивый. Не понравилось ему это учение, он и шлет за странником и говорит ему: «Так и так, говорит, ты у меня моих подданных смущаешь, мне твои поучения не нравятся, изыди, говорит, из пределов сия страны». А странник ему и отвечает: «Я, говорит, царь-государь, супротив тебя ничего не делаю, а только, говорит, народ к единению во Христе, братству призываю». «Не надо, говорит, мне этого, к чему ты их призываешь». «Ну, как, говорит, твоей душе угодно, а я, говорит, не выйду из сия страны, пока своего дела не окончу».