В тихом городке у моря

А спустя два дня появилась теща – откуда узнала? Наверное, сообщили из милиции. Вернее, сообщили Алене, по месту прописки, а та поделилась с матерью. Галина Петровна глаз на него не поднимала, присела на стул и стала деловито вытаскивать из большой хозяйственной сумки бесконечные баночки с едой.

Оба молчали.

– Как вы, Иван? – наконец спросила она.

– Нормально, – лаконично ответил он.

На этом разговор был окончен.

Теща тяжело поднялась со стула.

– Ну… Я пойду? – нерешительно спросила она. – Я вас и так утомила.

Сухо поблагодарив, Иван попросил больше не приходить:

– Без обид, мне просто так легче. Как Илюша?

С сыном, к его радости, все в порядке.

А теща все мялась, топталась, потом заплакала и, прикрывая ладонью искривленный рот, запричитала – умоляла о прощении, обвиняла во всем себя, а Иван, отвернувшись к стене и до боли сжав зубы, монотонно повторял:

– Не приходите, умоляю вас. Не приходите, пожалуйста. Я вас очень прошу.

На место лейтенанта Коли положили молодого пацана без обеих ног.

Медсестра шепнула:

– Несчастный случай в армии. – И прижала палец к губам: молчи!

Среди ночи мальчишка попросил пить, и Иван встал и, опираясь на два костыля, со стоном доковылял до него – всего-то метр, не больше! С этого дня он понемногу начал ходить.

Узнал про парня – детдомовский, сирота, из родни никого. Приходили к нему только солдатики-сослуживцы. Поддерживали как могли. Растерянные, потерянные – они-то все понимали. А инвалид, кажется, нет. Что-то бормотал про невесту, про дом в деревне у дальней родни, про скорую свадьбу. Невеста та, конечно, не появилась. А была ли она вообще или это плод больной, воспаленной фантазии? Парень то бредил, то подолгу молчал, то узнавал друзей, скорбно, словно на похоронах, сидевших напротив него, то смотрел на них пустыми, полубезумными глазами и, кажется, не понимал, где он и что с ним.

Соседствовали они с Иваном недолго. Однажды, вернувшись с перевязки, соседа своего он не застал.

Сестрички отмахивались:

– Перевели.

– Куда? – не отставал он.

Те, пряча глаза, не отвечали.

Он понял и спрашивать перестал.

Алена появилась спустя две недели после визита тещи. Была бледна, кажется смущена, в глаза не смотрела.

С удивлением он увидел, что она обрезала волосы. Надо же – так беречь свою роскошную косу – и вдруг?

– Прическу поменяла? – усмехнулся он.

– А что, не идет? – вспыхнула жена.

– Почему? Вполне себе ничего. Тебя трудно испортить.

– Я, Иван, жизнь поменяла. А ты про прическу… – с вызовом ответила она, словно в этом было геройством.

– Я заметил. Молодец. Смелая.

Замолчали. Потом она вытащила из сумки какие-то бумаги, отвела глаза и тихо сказала:

– Здесь документы на развод. И я очень и очень надеюсь, что ты их подпишешь.

Иван, словно видя впервые, внимательно посмотрел на нее. Изучал. Изумлялся. Напротив него сидела красивая незнакомая женщина. Совсем незнакомая. Чужая. «Как странно, – подумал он, – вот как бывает». Взял бумаги и ручку, черкнул там, где она указала, и протянул ей:

– Все? Больше вопросов нет?

Алена все же смутилась и торопливо закивала:

– Да, да, спасибо.

Он, пытаясь улыбнуться, ответил:

– Да не за что вроде!

У двери она обернулась:

– Простишь меня?

Иван удивился:

– А тебе это важно?

Она не ответила, опустила глаза и тихо сказала:

– Привет тебе от Илюшки.

И Иван поймал себя на мысли, что почти не думает о сыне. О сыне, которого он любил больше жизни. Неужели физическая боль затмевает все остальное? Неужели телесные страдания отодвигают и затеняют самое главное? Неужели так примитивно, так грубо, топорно устроен человек? Или его меняет болезнь? Выходит, это и есть борьба за свою жизнь – ты просто бережешь силы, инстинктивно, интуитивно, для того чтобы выжить, помочь себе, раз все остальное кажется неглавным, второстепенным? Значит, он, не признаваясь в этом даже самому себе, хочет жить? Он борется? Врет себе, но борется, держится за эту самую жизнь?

С этого дня Иван начал расхаживаться и заниматься гимнастикой. Пусть через силу, но начал есть. И чувствовал, как прибавляются силы.

Начал жить, в общем.

* * *

А теща все приходила. Что сделаешь, ее тоже можно понять – человек чувствует свою вину и хочет ее искупить или по крайней мере облегчить.

Спустя полтора месяца Ивану все-таки стало получше – боли уменьшились, дозы обезболивающих тоже. Он ел – если не с аппетитом, то точно не с отвращением. И мучительно тосковал по сыну.

Настал день, когда лечащий врач объявил ему о скорой выписке. Иван растерялся. Обрадовался? Сам не понял. Ему стало страшно – куда он пойдет, к кому? Было ясно, что домой он не вернется. Тогда куда? Теща звала к себе, в закуток, где раньше жила Алена. Чушь. Пойти к ней? Туда, где начиналась его, как тогда казалось, счастливая семейная жизнь? Никогда. Пойти к теще, которая открыла ему глаза? Невозможно. Написать сестре Лене? Нет, не пойдет. У той двое детей, работа, семейное общежитие. Оставался отец. Написать ему? Кажется, больше выхода не было. И он написал.

* * *