В тихом омуте

Лина зашла попрощаться и принесла с собой рукопись Нел, фотографии, записи и флешку со всеми файлами.

– Делайте с этим, что хотите, – произнесла она. – Можете даже сжечь, я не хочу это видеть больше никогда в жизни.

Луиза была рада приходу Лины, но еще больше тому, что ей не придется с ней снова встречаться.

– Вы сможете меня когда-нибудь простить? – спросила Лина. – Когда-нибудь?

И Луиза ответила, что уже простила, хотя это было ложью, сказанной из доброты.

Она надеялась, что ей станет легче, если в душе вместо гнева поселится доброта. Но она знала, что никогда не сможет простить Лину за ее молчание, скрытность, просто за то, что она продолжает жить, а ее дочь нет. Но и ненавидеть ее она не могла. Потому что если во всем этом кошмаре и было нечто, не вызывавшее сомнений, так это любовь Лины к Кэти.

Декабрь

Никки

Все вещи Никки были уложены.

В городе стало тише. Так всегда бывает перед приходом зимы, но и в жизни местных перемен произошло немало. Патрик Таунсенд гнил в камере (ха!), а его сын куда-то отправился в поисках покоя. Удачи ему в этом! Милл-Хаус пустовал, а Лина Эбботт с теткой перебрались в Лондон. Уиттакеры тоже уехали, и уже меньше чем через неделю их дом заняла семья с «Рейндж Ровером», тремя детьми и собакой.

В голове у Никки теперь тоже стало тише. Дженни больше не говорила так громко, как раньше, да и разговоры ее стали больше походить на беседы, а не тирады. В последнее время Никки стала меньше сидеть у окна и больше лежать в кровати. Она чувствовала себя очень усталой, а боль в ногах усилилась.

Утром она уезжает в Испанию, чтобы провести две недели на солнышке. Кроме отдыха ей уже ничего не нужно. Деньги свалились на нее неожиданно: Нел Эбботт завещала десять тысяч фунтов Николе Сейдж, проживающей в Бекфорде на Марш-стрит. Кто бы мог подумать? Но Никки, наверное, не стоит этому удивляться, потому что Нел была единственной, кто ее слушал. Бедняжка! И чем все закончилось!

Эрин

Я вернулась в Бекфорд накануне Рождества. Даже не могу сказать зачем, вероятно, из-за того, что мне почти каждую ночь снилась река, и я подумала, что поездка туда поможет мне избавиться от наваждения.

Я оставила машину у церкви и направилась на север, к заводи. Поднялась по холму мимо нескольких клумб, на которых умирали прикрытые целлофаном цветы. Дошла до коттеджа. Он стоял сгорбленный и жалкий. Занавески в окнах задернуты, на входной двери растеклась красная краска. Я потрогала ручку – дверь оказалась запертой, поэтому я повернулась и направилась по заиндевевшей траве к отливавшим голубизной тихим водам реки, над которой поднималась похожая на призрак дымка. Изо рта у меня вырывались клубы пара, а уши стало щипать от холода. Надо было надеть шапку.

Я пришла на реку, потому что больше идти было некуда и говорить не с кем. Единственным человеком, с которым мне хотелось пообщаться, был Шон, но разыскать его мне не удалось. Мне сообщили, что он переехал в городок Пити-Ми в графстве Дарем, – название казалось вымышленным[5]

, но такой городок действительно существует, правда, Шона в нем не было. По адресу, который мне дали, находился дом с табличкой «Сдается». Я даже связалась с тюрьмой «Франкленд», в которой Патрик проведет остаток своих дней, но мне ответили, что старика никто не навещал.

Я хотела узнать правду. Я надеялась, что Шон ее скажет, тем более в полиции он больше не служил. Я надеялась, что он объяснит, как мог так жить, и ответит, подозревал ли своего отца, когда занялся расследованием смерти Нел. В таком предположении не было никакой натяжки. Как-никак он защищал отца всю свою жизнь.

Река не давала ответов. Когда месяц назад какой-то рыбак, увязнувший в резиновых сапогах в грязи, нашел в ней мобильник Нел Эбботт, во мне затеплилась надежда. Однако ничего нового эта находка нам не принесла. Если в телефоне и имелись компрометирующие фотографии, которые помогли бы разобраться с тем, что осталось неясным, то извлечь их мы не смогли: он даже не включался, его забил ил и испортила вода.

После отъезда Шона мне пришлось заполнить гору бумаг. Началось следствие, возникла куча вопросов, которые так и остались без ответа: что Шон знал и какого черта следствие велось так непрофессионально? Причем не только по делу Нел. Как Хендерсону удалось ускользнуть из-под нашего носа?

Я вновь и вновь прокручивала в голове последний допрос Патрика и его рассказ. Как он схватил Нел за руку и сдернул с нее браслет. Как они боролись на обрыве перед тем, как он столкнул ее вниз. Но на ее руке не было синяков, как не было и царапин на запястье, которые обязательно остались бы, если бы Патрик сорвал браслет. Никаких следов борьбы на обрыве тоже не нашли, и застежка на браслете была целой.

Все это я довела до сведения начальства, но после всего случившегося, после признания Патрика, отставки Шона, всеобщего стремления прикрыть свою задницу и перевести стрелки на других, никого это не интересовало.