В тихом омуте

— Не намеренно, так разумеется.

— Ни намеренно, ни случайно. У Телмы поразительная память.

— О-о!

— Она за всю жизнь ни разу ни о чем не забывала.

— Ну, хорошо, хорошо. Мне показалось логичным такое объяснение, только и всего.

Тем временем наступила полночь, и Билл Уинслоу, который слабо держал спиртное, но изо всех сил старался преодолеть эту слабость, дошел до кондиции. И теперь лишняя жидкость выделялась из его организма в виде слез:

— Бедный старина Гэлловей сидит там на своем стульчаке, сидит один на паршивом старом стульчаке, а мы тут хлещем его виски и чертовски приятно проводим время. Несправедливо это. Я спрашиваю вас, ребята, разве это справедливо?

Тьюри из своего угла бросил на него сердитый взгляд:

— Ради Бога перестань хныкать, слышишь? Ты мешаешь мне думать.

— Бедный старина Гэлловей. Несправедливо. Мы тут чертовски приятно проводим время, а он там сидит на своем паршивом старом…

— Хепберн, можешь ты поднять его наверх и уложить в постель?

Хепберн взял Уинслоу подмышки и поставил на ноги.

— Пошли, Билли, мой малыш. Идем баиньки.

— Не хочу я идти спать. Хочу здесь с вами чертовски приятно проводить время.

— Послушай, мальчик, мы тут вовсе не проводим время чертовски приятно.

— Нет?

— Нет. Так что шагай. Где ты оставил свой чемодан?

— Не знаю.

— Я отнес его наверх вместе со своим и поставил в комнату рядом с комнатой Гэлловея, — сказал Тьюри.

— Не хочу идти спать. Мне так грустно.

— Оно и видно.

Уинслоу рукавом размазал слезы по щекам:

— Я все думаю о бедном старине Гэлловее и о бедной принцессе Маргарет.

— А при чем тут принцесса Маргарет?

— Она должна была выйти замуж за Тоунзенда, рожать детей и жить счастливо.

— Ты прав.

— Вот я, например, счастлив.

— В этом нет никакого сомнения.

— И я чертовски приятно провожу время с вами, ребята, верно?

— Ну, хватит, Билли. Пошли.

Продолжая проливать слезы, Уинслоу прошаркал по комнате и начал на четвереньках подниматься по лестнице, как обученный пес по трапу. На середине марша он рухнул, и Хепберну пришлось остальную часть пути тащить его волоком.

Тьюри встал, подложил в камин еще одно полено и нетерпеливо пнул его ногой.

— Ну, что же нам теперь делать?

— Не знаю, — мрачно сказал Гарри. — Заставлять людей ждать — это на Рона непохоже.

— Не попал ли он в аварию?

— Рон отличный водитель. К тому же он помешан на безопасности: пристегивает ремень и все такое прочее.

— И отличным водителям случается попадать в аварию. Дело в том, что, случись дорожное происшествие, мы смогли бы узнать о нем, только если бы Эстер дала телеграмму в Уайертон и нам бы ее доставили сюда.

— Эстер была бы слишком огорошена, чтобы вспомнить о нас.

— Ладно, есть другая версия: Гэлловей никуда не уезжал из дома. Например, расстроился у него желудок, ион решил не ехать.

— Это уже намного вероятнее, — радостно ухватился Гарри за эту мысль. — В последний раз, когда мы с ним виделись, он жаловался на желудок. Я дал ему несколько противоязвенных капсул, которые выпускает наша фирма.

— У Гэлловея нет язвы.

— Как знать. Капсулы сработали великолепно.

Тьюри со вздохом отвернулся. Он один из всей компании отказывался от диагнозов Гарри и от его таблеток.

— Ладно, ладно. Язва Гэлловея взбунтовалась, и его отправил и в больницу. Как это звучит?

— Прекрасно! — сияя, воскликнул Гарри.

Когда вернулся Хепберн, они посовещались, и было решено, что Тьюри, как самый башковитый, и Гарри, как самый трезвый, поедут в Уайертон и позвонят Гэлловею домой, чтобы проверить версию насчет язвы.

* * *

Дорога петляла у подножия скал над заливом, и Тьюри пришлось сосредоточить все внимание на управлении машиной, а Гарри на тот случай, если версия насчет язвы ошибочна, посматривал, нет ли у дороги «кадиллака». Но им повстречались две машины других марок.

К тому времени, когда они приехали в Уайертон, почти нигде не светились окна, но в конце концов они обнаружили телефонную будку в холле небольшой гостиницы для туристов, которая совсем недавно открыла сезон. Оба они были одеты как рыболовы, так что хозяин гостиницы поначалу принял их за постояльцев и встретил весьма радушно, но они тут же сказали, что им нужно всего-навсего позвонить по телефону. Хозяин испытал горькое разочарование, а когда они еще попросили разменять пятидолларовую ассигнацию, он и вовсе рассердился, потерял к ним всякий интерес и, пылая негодованием, уселся за конторку, как только Тьюри вошел в телефонную будку. Прошло минут десять, а то и больше, пока его соединили с домом Гэлловея в Торонто, причем связь была плохая, разговор то и дело прерывался какими-то звуками, напоминающими атмосферные помехи в радиоприемнике.

— Эстер?

— Рон?

— Нет, не Рон. Это вы, Эстер?

— Так кто же?

— Ральф. Ральф Тьюри. Так это вы, Эстер?

— Да, — довольно холодно ответила Эстер, ибо звонок пробудил ее от крепкого сна, да и в более благоприятной обстановке ей было наплевать на Тьюри, его жену и детей.

— Вам не кажется, что час довольно поздний?

— Я плохо вас слышу. Не могли бы вы говорить чуточку погромче?

— Я и так ору во всю глотку.