В тихом омуте...

А я продолжала рассматривать карандашные наброски – из чистого любопытства не посвященной в тайны творчества. Скорее всего они были последними по времени и относились к лету – к самому началу лета, если судить по подписям к ним. Но теперь, по прошествии лет. Серьга охладел к развернутым характеристикам событий – под набросками были только даты.

Туманов в карандашном исполнении Серьги был вполне узнаваем, вот только подбородков и почитательниц у него прибавилось: во всяком случае, на плотных листах картона это выглядело именно так. Чем-то эти стремительные, немного наивные линии напомнили мне Тулуз-Лотрека, и я снова подумала о том, что Серьга талантлив. Но, в отличие от певца Мулен-Руж, Каныгин к своим женщинам относился небрежно – они были едва прописаны и иногда выглядели просто карикатурно, Алена действительно проехалась катком по девственно-чистому каныгинскому чувству: оставаясь его музой, она, далекая, но не забытая, терзала его, как стервятник – падаль. На мужиках Серьга отрывался – их изображения были достоверны и почти ученически старательны.

Я перевернула еще несколько листов и замерла: рядом с традиционным уже Володькой был изображен Александр Анатольевич, тот самый тип, кому я отдавала свои сценарии. Александр Анатольевич был схвачен несколькими штрихами, торопливыми и бесстрастными, но это, несомненно, был он – те же сломанные борцовские уши и голова под строгий бобрик.

Это была удача!

Ай да Серьга, вот все и стало на свои места. Дата под наброском гласила: “31 мая”. Нимотси же появился в Москве в июне.

Я воровато оглянулась на спящего Серьгу – он лежал, беззвучно открыв рот и завалившись на бок. Правая рука неловко поджата, носки на ногах сползли, обнажив тонкие сухие щиколотки, абсолютно лишенные растительности. Ну и хорошо. Спи спокойно, дорогой товарищ!

Я собрала все эскизы, которые относились к Туманову и его ночному клубу, – стопка собралась не очень большая, но внушительная. Сложив их в сумку, я закрыла папку и заставила ее другими папками; творческое наследие Серьги позволяло надеяться, что он хватится ее не скоро.

Я накрыла Серьгу валяющимся возле дивана пледом и осторожно прикрыла дверь в комнату.

Некоторое время я просидела на кухне, прислушиваясь к незакрытому крану в ванной.

Самым страшным искушением было забрать вгиковские наброски с Иваном. Но этого я не сделала, не имела права делать – это был не мой взгляд на Ивана, пусть он остается в запыленных папках Серьги и ругается матом, проиграв бутылку водки.

Я улыбнулась – это было как раз в стиле Ивана. Потом сдвинула на край стола остатки гостеприимного ужина в марийском национальном стиле, взяла плотный листок бумаги и написала:

"Спасибо за чудесно проведенный вечер. Все было забавно. С нетерпением жду звонка. Рисунки великолепны, готова выступить моделью. Целую. Ева”.

Затем, подумав, приписала свой домашний телефон и прислонила записку к самогонной бутыли – теперь Серьга не мог ее не заметить.

Что ж, мне больше нечего здесь делать. Я тихонько притворила дверь в квартиру и вышла на улицу. Судя по рисункам, лежащим у меня в сумке, остаток вечера обещал быть интересным.

Взяв машину и посулив шоферу деньги, сопоставимые с его дневной выручкой, я уехала к себе на проспект Мира.

Дома, едва раздевшись и проглотив анальгин – марийский первач давал о себе знать, то незначительное его количество, которое попало в организм, вызвало реакцию отторжения, – я расположилась на полу, где разложила каныгинские наброски. Теперь у меня было время, чтобы изучить их детально.

Туманова и его девочек я отмела сразу – они меня не интересовали. Гораздо более интересными были сюжетные композиции с приятелями Туманова. Безусловно, я отдавала себе отчет, что большинство из них попало на карандаш случайно – для Серьги возня с эскизами была условным рефлексом, он рисовал что угодно, стоило только этому “чему угодно” оказаться в поле его зрения: такого шлака было в набросках навалом – поворот головы, начатый и незаконченный; силуэт, брошенный на произвол судьбы; откровенная неудача, которую Серьга тут же досадливо заштриховывал. Но и эти случайные объекты нельзя было сбрасывать со счетов – всего я насчитала десять разнообразных мужских голов, которые и объединила в кокетливую рубрику “НЛО”.

Постоянных спутников Туманова – тех, кто встречался на эскизах больше двух раз, – было четверо, я назвала их “Кордебалет”. Больше всех повезло именно Александру Анатольевичу, он был изображен трижды; причем самым прорисованным был тот портрет, который я увидела еще на квартире Серьги. Другие эскизы были менее детальны, несколько характерных линий, только и всего.

Да, ты бисируешь, Александр Анатольевич, похвалила своего бывшего порноредактора я. С тебя и начнем.