В тихом омуте...

– Володька как-то обещал, – Серьга подергал себя за ухо, – да все заглохло. А мне самому как-то недосуг. Этим же серьезно заниматься надо. А мне на жизнь и так хватает, все это пишу ради удовольствия…

Появился еще один тореро, он принес глиняный кувшин с вином, маленькую плоскую мисочку с кусками мяса и меню. Для Серьги, вкусы которого здесь хорошо знали, был выставлен чисто русский шкалик водки.

Серьга, не теряя времени, принялся за водку, а я погрузилась в изучение меню.

Опрокинув первую стопку и заев се куском мяса, Серьга воззрился на меня.

– Ну что, выбрала что-нибудь?

– Да здесь сплошные испанские названия, – шепнула я Серьге, – я ничего не понимаю.

– Щас объясню. Значица, олья подрига – это суп, редкая отрава, хотя многим нравится, культовая вещь. Пучеро – тоже суп. Вот, можешь взять паэлью, это ничего.

– Паэлья – это что такое?

– Да типа нашей каши рисовой, – у Серьги совершенно отсутствовал кулинарный полет, – рыба, мясо и шафран.

– А чанфайна?

– Печень. Но можешь взять еще гаспаччо. Это салат из перца. Сам я есть не буду, изжога после этого перца задирает.

Наконец с помощью Серьги я выбрала себе ужин в испанском стиле, приплюсовав туда рыбу по-астурийски и рыбный пудинг по-мадридски. В ожидании его я потягивала вино и ела ломтики мяса. Серьга объяснил мне, что это фирменное блюдо клуба, называется “бандерияьяс” и делается из бычьего мяса. Обязательное приложение к вину.

– Может, махнем по полташкс белоголовой? – Серьга в упор не замечал вина.

Я отказалась и принялась рассматривать зал. Народу было немного, выделялась только компания интеллигентных молодых людей, напоминающих американских яппи. Среди них я заметила одного из героев набросков Серьги и принялась его рассматривать.

– Знакомый, что ли? – перехватил мой взгляд Серьга.

– Да нет. Просто лицо интересное. Это кто?

– Да завсегдатай местный, кажется, нефтью занимается.

Я решила не акцентировать внимание на нефтяном яппи.

– Слушай, а что же посетителей мало?

– Так ведь закрытый клуб. И потом – сегодня презентация. Я тебе говорил, – сказал Серьга, слизывая с рук потеки соуса, – в час начнется. Для простых смертных вход воспрещен. Педриликаны гуливанят.

До часу все действительно было тихо и наполнено пронзительными ритмами фламенко. А к часу начали стекаться первые ласточки, и добропорядочный стильный клуб мгновенно превратился в настоящий вертеп, увешанный гроздьями видеокамер. Такого количества геев, в открытую исповедующих свою нестандартную ориентацию, я не видела никогда. В моей памяти сохранился только один образ воинствующего гомосексуалиста – режиссера Глебика Народницкого. От Глебика шарахались все добропорядочные граждане, стойкие железнозубые анпиловцы грозились вздернуть его на флагштоке Кремля как символ обновленной России. Вечно трезвые прибалты и вечно пьяные монголы били Глебика смертным боем, но он восставал, как феникс из пепла, продолжал шляться по длинным коридорам вгиковского общежития и смущать неокрепшие души юношей, жаждущих быть причастными к кино. Их Глебик находил где угодно – на улице, в троллейбусах в час пик, в павильоне “Зерно” на ВДНХ, в сомнительных закусочных; подсовывал Кузьмина и Оскара Уайльда наиболее продвинутым и порножурналы наиболее отсталым. Его кокетливый беретик и широкий летящий шарф Айседоры Дункан можно было встретить где угодно. Вот и теперь мне казалось, что Глебик, страшно растиражированный, заполнил каждый квадратный метр клуба. Гомики прибывали поодиночке и целыми группами. Они откровенно и недвусмысленно рассматривали роскошных официантов-торерос, как на подбор ядреных натуралов. Среди этого шумного и крикливого сообщества я заметила несколько вполне узнаваемых киношных и телевизионных лиц.

Задумчивый нервный гитарист был изгнан со сцены вместе со своим фламенко; его место заняли несколько бесполых звезд средней руки. Они гнали русифицированный вариант Элтона Джона, и под этот немудреный аккомпанемент геи попивали вино, целовались, щебетали милые глупости и перетекали от столика к столику. Вскоре зазвучали здравицы в честь набирающего силу гей-движения и его нового форпоста – художественно-эротического журнала “Адонис”. Весь этот треп снимали на кино– и видеокамеры, чтобы наутро стать абзацем в колонке светской жизни.

Некоторые подвыпившие геи подходили к нашему столику, жали каныгинские руки и отпускали шуточки по поводу заблудшего гетеросексуала Серьги. На меня они не смотрели, а если и смотрели – то как на извлеченного из желудка солитера или раздавленную мокрицу: с чувством стойкой брезгливости. Быстро напивающийся Серьга вскоре стал героем вечера – как-никак именно он сделал макет журнала. Я чувствовала, что все это не нравится Серьге, его дремучее деревенское естество протестовало против сюрреализма происходящего; ему было немного стыдно передо мной – особенно когда кто-то из апостолов московского гомосексуализма обвинил девяносто процентов ничего не подозревающих натуралов в латентной педерастии.