В тугом узле

— Я придушу эту старую перечницу!

Рагашич в такт моим словам все время кивал головой, словно желая сказать, что он с радостью поможет мне. Орши же поняла, что я задыхаюсь от злобы, и подхватила меня под руку.

— Чепуха! — сказала она. — Нечего это принимать всерьез.

У Орши дома есть жестяная коробочка. Пять лет тому назад я взял ее на завод, припаял намертво крышку, а посередине проделал тонкое отверстие. С тех пор Орши копит деньги, бросая туда когда что останется — когда двадцатку, когда сотню, а когда и не бросит ничего. Сколько, интересно, могло уже там накопиться? Тысяч пять? Вряд ли больше. За пять лет пять тысяч. Но это — тайна, табу! Считается, что никакой коробки нет, а значит, и денег нет. Даже упоминать о них нельзя. Это был фундамент, на котором воздвигали мы свои радужные мечтания: когда, наконец, государство вручит мне ключ от квартиры, у нас будет с чем вступить в рай.

Мы — не обсевки в поле: зарабатываю я неплохо. Каждый месяц мы дважды прикидываем: что у нас есть и что нам нужно. На заводе, если все нормально, я заколачиваю чистыми три тысячи, а частенько набегает и три с половиной. Да плюс «левый» заработок: за час камнетесной работы — двадцать пять форинтов; по договоренности с мастером, у меня там шестьдесят часов в месяц, а значит, еще плюс полторы тысячи форинтов. Так что наш месячный доход составляет примерно пять с половиной тысяч форинтов[1].

За комнату мы платим хозяйке семьсот форинтов. Сто пятьдесят — сто семьдесят я забираю на неделю: на обеды, сигареты, газеты, транспорт и прочее. Эти две статьи расходов в основном прикрывает камнетесная работа.

А то, что получаю на заводе, мы проедаем. В основном малыши. Орши ежедневно тратит сотню на продовольствие в магазине и на рынке: мясо, молоко, хлеб, овощи — на четыре рта. А еще фрукты, черт бы их побрал! А там еще то и другое, пятое, десятое, включая стиральный порошок.

Но ведь нужно еще и одеться. Я и так уже пять лет ничего себе не покупал из одежды, Орши — три года. А два малыша? Растут, вырастают из старого… Но хороши, шельмецы!

Так можно ли утверждать, что я зарабатываю неплохо? Черт его знает!

То, что получает Орши, все расписано по полочкам: на сберкнижку и — очередной взнос за мотор. Уже два года, как у нас есть мотоцикл с коляской. Выхватил из-под рук. Излишняя роскошь? Вовсе нет! Пилить и жаться в автобусе и трамвае из пригородного Хидегкути на завод, затем к мастеру-каменотесу и домой! Мне время дорого! А потом как только младшенький прочнее встанет на ноги, так вся семья в мотоцикл и — пожалуйста: хоть на Дунай, хоть в лес… И стоимость его со временем окупится. Без мотора я чувствовал бы себя просто несчастным субъектом. Нулем без палочки.

Рагашич захохотал:

— Опля! Народное празднество отменяется. Тоже хорошо! Тогда я сам беру ноги в руки, иду к Золи Чонке, дождусь, когда они вернутся, и заберу у него назад сотнягу. Гениально! Вот так-то, приятель. Ты имеешь дело с великим гением!

— Не беда, Миша, все образуется.

— А этого старого хрыча я пока оставлю здесь. Слышишь, ты, мусорный ящик! Сиди тут и спокойненько жди меня. Можешь даже поспать пока. Ясно?

Миша Рагашич сунул руки в карманы и зашагал твердой походкой, опустив голову. Пройдя несколько шагов, он обернулся и, заулыбавшись во весь рот, спросил:

— Но дело сделано, не так ли, Богар? Ох, уж эта любовь, боже мой! В этом загнанном мире иногда все же неплохо почувствовать себя человеком.

Они проводили меня до больницы.

— Теперь ты придешь только в воскресенье? — тоскливо спросил я у Орши.

— Я принесу тебе в воскресенье запеченный картофель.

— Вот увидишь, как только выйду отсюда, у нас каждый день будет воскресенье.

Такая милая, красивая женщина — моя жена, что даже на душе защемило.

Она села на скамейку рядом со стариком Таймелом, прямо восковая кукла в паноптикуме.

Такого покладистого человека, как Таймел, я еще не встречал. Стоит ему сказать: «Старик, надо вкалывать!» — он тут же заведется, как мотор, и, посапывая, вкалывает не покладая рук, и сам, по своей инициативе, не бросит работу аж до страшного суда. И наоборот, если скажут ему: «Хватит, отбой, папаша!» — он со всей серьезностью кончает работу, и уж тогда его ничем не расшевелить. Правда, бросит пару крепких словечек — тут его понуждать не надо, заведется, не остановишь, пока хватит кислороду…

Время посещения больных подходило к концу. Мы с Таймелом укрылись в кустах, чтобы поменяться одеждой. И тут старик, ни слова не говоря, набросился на меня и дрожащими от волнения руками стал шарить у меня на груди. Что за чертовщина?! Я обалдел и готов был уже вмазать ему разок, но старик в этот момент добрался до нагрудного кармана своего пиджака и с торжествующей улыбкой извлек из него небольшую плоскую фляжку.

— Эх ты, разиня, ты ее даже не заметил! Самое надежное лекарство от любой хворобы. Это мой подарок тебе, парень.

Я вернул фляжку старику, сказав, что у меня есть тут чем лечиться.