V1

Думаешь, они полюбили меня больше? Хах, ты сам знаешь ответ на этот вопрос гораздо лучше меня, никто не любит выскочек. Но у меня был старший брат, который учил меня ещё там, под раскидистым дубом, как надо себя вести с теми, кто решил позарится на самое святое, что у тебя есть. В общем, ко мне не лезли. Поэтому решили игнорировать. Сделать вид, что меня не существует в природе.

Было очень тяжело. Вечно один, вечное молчание. Аскеза. Сначала было вполне нормально, но потом каждый день превратился в пытку. Простое и железное правило от старосты класса: первый, кто заговорит с деревенщиной, становится на его место. Работало как, блядь, швейцарские часы. Но затем произошло следующее. Я заметил, что настолько привык к этому состоянию, что вести себя по-другому уже просто не мог. Новый уровень: я рос, и менялся сколько не я, сколько мир в моих глазах. Шикарное чувство, да? Понимать, что они без тебя обойтись не могут, а ты – можешь. И они это чувствовали. Первый, кто не побоялся нарушить запрет, стал моим другом. Я потратил 7 лет, чтобы завоевать класс, просто оставаясь собой.

И тут к нам в класс пришла новенькая девочка из параллели. Первый раз в жизни я чувствовал такое: невыносимая тяжесть, чередующаяся с таким воздушным состоянием мыслей… Не забивай мне голову, короче я влюбился. Отныне каждый день, когда я приходил в школу, я то и дело смотрел на нее. Кучерявые, непослушные каштановые волосы, маленький носик, маленькая тоненькая, как спичка, талия, вечная улыбка на лице и невероятно добрый, материнский, я бы сказал, взгляд. Она любила всё, что видела, просто потому, что это есть. Скромная, но не зажатая. Добрая, но не приторно навязчивая. Открытая, но гордая. Боялась любой мыши в живом уголке, но смелая. Она была набором контрастов. Увидев ее, ты бы, Антон, сам в нее влюбился.

Сначала классный руководитель просто посадил нас вместе. Затем мы стали перекидываться записками на уроке. Затем мы сидели вместе только потому, что так хотел я, а затем уже мы оба этого хотели. Потом мы начали гулять в парке рядом с нашей школой. К тому времени мой папа стал довольно успешным человеком и купил в семью очень дорогой фотоаппарат, по моему, пятый «ФЭД». Она любила позировать, и, когда кончались уроки, мы ходили в осенний парк, где на траве лежали много-много-много золотых кленовых листьев. Одной рукой я держал её портфель, а другой фотографировал, отчего ей приходилось долго стоять в одном и том же положении. Сквозь объектив я не мог не заметить, как тонкие брови постепенно хмурятся.

Я лишь хотел, чтобы она перестала грустить. Я лишь хотел, чтобы она улыбнулась, хотел увидеть ее улыбку в объектив фотокамеры.

И я признался. Сказал, что люблю ее, что не могу скрывать это. А она опустила брови, подошла ко мне медленно так и очень вкрадчиво, и сказала, что ей нравится другой мальчик. «Извиняй».

Я понял масштаб трагедии только, когда пришел домой. Боль, невероятная боль, непрекращающаяся, титаническая боль, и комок в горле. Безысходность, отчаяние – вот что стало отныне словами, сопровождающими меня. Я понимал, какой я дурак и что я наделал, но ничего было изменить уже нельзя. Мы перестали разговаривать, отсели друг от друга, а ныне крепкая дружба превратилась в ненависть. Я ненавидел её, я презирал её. Она сделала мой мир таким, а доброта в ее глазах смешалась с фальшью, которую я видел во всем этом мире. Знакомая история, Антон? Мы убиваем всех, кого любим.

Но опять же, времена… Они меняются. Мы окончили школу, я поступил на юридический факультет, она поступила на худграф. Я старался увидеть ее хотя бы в перерыве между парами, хотя бы на секунду… Ненависть ушла, но любовь. Она осталась. Она всегда остается в человеке, придает ему сил жить и бороться, даже когда отношений уже нет, любовь будет всегда. Это любовь будет подталкивать тебя меняться и становится лучше, это любовь будет заставлять тебя вставать по утрам. Ты с оружием в руках идешь на войну месить грязь с кровью именно из-за этого чувства.

И вот прошло несколько лет. Давно рухнула страна, идеалы которой нам так доблестно вбивали в наши пионерские головы. Я закончил ВУЗ, стал работать в милиции, благо, работы хватало. Но каждый раз, возвращаясь домой, открывая бутылку «Столичной», я думал о тех кленовых листьях в парке и о ней; о том, что, не закончив худграф, она вышла замуж на какого-то толстого лоснящегося кабана с красным пиджаком. Он частенько ее бил, возможно, в этот самый момент тоже бил, от чего бутылка становилась пустой все быстрее и быстрее.

Я начал пить по-чёрному, в конце концов, меня уволили из органов, и я продавал мебель в доме, чтобы достать деньги хотя бы на одну чекушку. Я смотрел в зеркало, и мне было противно видеть этого заплывшего ничтожного слизня с большими мешками под глазами и щетиной как наждак. Но остановиться уже я не был в состоянии.