Ва-банк

Итак, я находился примерно в дюжине километров от города и закапывал свою коробку у подножия высокого дерева. Я знал, что легко найду это место — дерево нетрудно было узнать, а кроме этого, я сделал на нем отметку ножом. Местность была приметная: прямо за мостом начинался лес, и первое дерево в нем, справа от дороги, было моим. Возвращаясь назад, километрах в пяти по дороге, я забросил подальше кирку.

В тот вечер мы все встретились в фешенебельном ресторане. Вошли по отдельности и вели себя так, как если бы встретились случайно в баре и решили поужинать вместе. Каждый спрятал свою долю: Леон — у друга, а Педро, как и я, в лесу.

— Каждому из нас нужно иметь свой тайник, — сказал Леон. — Таким образом, никто не будет знать, что каждый сделал со своей долей. Такие предосторожности часто предпринимают в Южной Америке. Если какие-нибудь свиньи втягивают вас в дело, где все повязаны, бывает совсем не смешно. Если бедняга заговорит, он может стать Иудой только для самого себя. Итак, скажи, Папи, ты доволен своей долей?

— Думаю, что наша грубая оценка каждой вещи была правильной. Все прекрасно, претензий нет.

Вдруг раздалось: «Руки вверх!»

— Что за черт? — закричал Леон. — Вы с ума сошли! В мгновение ока нас окружили, надели наручники и препроводили в полицейский участок. Мы даже не доели устриц.

С человеком, попавшим в полицию, в этой стране часто обходятся по-свински. Допрос продолжался всю ночь, по крайней мере не менее восьми часов.

— Так вы любите галстуки? — был первый вопрос.

— А пошли вы все…

И так до пяти утра. К концу допроса мы были издерганы до полного изнеможения.

Эти свиньи, ничего не сумев от нас выпытать, рассвирепели и буквально кипели от злости.

— О'кей. Вам слишком жарко, вы даже вспотели. Но мы вас сейчас охладим.

Мы едва держались на ногах, но нас запихнули в черный фургон и через четверть часа подвезли к огромному зданию. Было видно, как из него уходят рабочие, — видимо, их попросили об этом. Потом нас вытолкали из фургона, каждого поддерживали, почти тащили двое полицейских.

Огромный коридор, стальные двери справа и слева, на каждой что-то типа часов с одной стрелкой — термометры. Я сразу догадался, что мы находимся в коридоре морозильника большой бойни. Остановились в одном месте, где стояло в углу несколько столов.

— Ну, — произнес главный. — Даю вам последний шанс подумать. Здесь морозильники для мяса. Вы понимаете, что это значит? Итак, последний раз спрашиваю, куда вы дели драгоценности и другие вещи?

— Ничего не знаю — ни о каких драгоценностях, ни о каких галстуках, — ответил Леон.

— О'кей, защитник. Ты и пойдешь первым. — Полицейские распахнули дверь. Оттуда пошел ледяной туман и стал растекаться по коридору. Сняв с Леона туфли и носки, они втолкнули его туда.

— Закрывай быстрее, — сказал шеф. — А то мы сами здесь окоченеем.

— А теперь, Чилиец, будешь говорить или нет?

— Мне нечего сказать.

Они открыли другую дверь и втолкнули его туда.

— Ты самый молодой итальянец (у меня был итальянский паспорт). Хорошенько посмотри на эти термометры. На них минус сорок по Цельсию. Это значит, что, если ты не заговоришь, мы засунем тебя туда потного, как после бани, которую ты прошел. И десять против одного, что ты схватишь пневмонию и умрешь в больнице меньше чем за сорок восемь часов. Как видишь, даю тебе последний шанс. Итак, участвовал ты в ограблении ломбарда, войдя через магазин галстуков? Да или нет?

— Я не имею никакого отношения к этим людям. Я знал только одного из них, причем очень давно. А недавно случайно встретил его в ресторане. Спросите официантов и барменов. Я не знаю, имеют ли они какое-нибудь отношение к этому делу, но о себе могу твердо сказать — нет.

— Ну, макаронник, ты тоже сдохнешь. Жаль, ведь ты еще совсем молод. Но тут уж пеняй на себя — ты сам выбрал свою судьбу.

Дверь открылась. Они втолкнули меня в темноту, и я ударился головой о тушу мяса, висевшую на крюке, твердую, как железо. Я ничком упал на пол, покрытый ледяной изморозью. И мгновенно почувствовал ужасный холод, охвативший все тело, пронизывающий его насквозь и доходящий до костей. С невероятным усилием я поднялся на колени, затем, цепляясь за говяжью тушу, встал. Каждое движение причиняло боль, ведь до этого нас еще и избили. Невзирая на это, я стал хлопать руками, растирать шею, щеки, нос, глаза. А руки пытался согреть под мышками.

Все, что на мне было, — это брюки и разорванная рубашка. Они сняли с меня туфли и носки, поэтому ногам было ужасно больно: они примерзали к ледяному полу, и я уже начинал терять чувствительность в конечностях.

И тут я сказал себе: «Это не может продолжаться больше десяти минут, самое большее — четверть часа. После я буду похож на одну из этих туш — кусок замороженного мяса. Нет, нет, это невозможно. Они не могут так поступить с нами! Они ж не заморозят нас живыми?! Держись, Папи! Еще несколько минут, и дверь откроется. Этот холодный коридор покажется тебе теплым, как грелка».