Вадим Козин: незабытое танго

Встретили меня в Магадане хорошо, машину прислали. В лагере дали возможность помыться с дороги, переодеться, – благо «вольные» вещи оставили, в том числе и концертный костюм, – привести себя в порядок. А потом снова на машину – и в театр! Помню, удивился я очень, что в Магадане есть театр. Он, правда, назывался Домом культуры, но, по сути, был настоящим театром, он и строился как театр. А там уже концерт идет, мне говорят: будете выступать во втором отделении. Выступать так выступать, дело, как говорится, привычное. У меня к тому времени уж и репертуар специально для лагерного начальства сложился. На всех пересылках приходилось петь, вкусы его изучил. Меня только аккомпанемент интересовал, но тут нескольких слов хватило. В оркестре были настоящие профессионалы, могли подыграть и вообще, как мы говорим, сыграть с листа. Ну, вышел я на сцену, такой удивленный ропот по залу прошел, и – тишина. Выдержал я паузу, дли-и-инную, кстати, и запел:

Ночь светла,Над рекой тихо светит луна,

И блестит серебром голубая волна.

Аплодисменты были бурные, как, впрочем, и везде.

Маэстро скромничает. Надо видеть этот смущенный, потупленный взор! По свидетельству магаданских старожилов, а мне удалось в разное время разговаривать с пятью очевидцами, певца ожидал настоящий триумф, во многом определивший его дальнейшую судьбу. Ведь в зале сидел весь «цвет» Дальстроя.

Все видели, слышали живого Козина, и не так-то просто теперь стало превратить знаменитого певца в лагерную пыль. А попытки были.

Вот пример. Добротное пальто Козина с красивым шалевым воротником так понравилось Гридасовой, что она точно такое же заказала для мужа. И каково же было удивление всесильного Никишова, когда он увидел в толпе заключенных человека в «своем» пальто! Генерал опешил. Козина спасло чудо.

Еще одна такая же история. Праздничные концерты в театре ставил Л. Варпаховский, ученик В. Мейерхольда. Ставил с размахом. На этот раз мероприятие было закрытым, только для верхушки. Поднялся занавес. На сцене рояль и ансамбль буквально утопали в цветах, а посредине моря цветов стоял, облокотясь на рояль, Вадим Козин. Ни дать ни взять антураж для сувенирной открытки! Публика, а ее невзыскательный вкус вполне учел постановщик, поначалу просто остолбенела. Потом – шквал аплодисментов и роковой возглас: «Козину ура!» И тут из ложи прогремел разъяренный голос Никишова: «Кто крикнул “Ура!”? Вы кому кричите “Ура!”, мать вашу?! “Ура!” можно кричать только правительству! Убрать дурака из зала! Судить будем! А ты вон со сцены!» Ну что мог испытывать певец в этот момент? Вадим Алексеевич об этом, естественно, «не помнит».

Они ко мне хорошо относились – и Гридасова, и Никишов, хотя и мало мы с ними общались. Всего несколько раз я перед ними выступал, в узкой, так сказать, компании. Он мрачный такой всегда был, лицо красное, выпить любил, ну и матерился ужасно. Я в лагере всякого наслушался, но от генерала на каждом слове мат слышать – это, знаете. А Александра Романовна, наоборот, была веселая, на «вы» ко мне обращалась, по имени и отчеству.

И на этот раз спасла Гридасова Козина от мужнего гнева, упрятав его на месяц в сангородок. Никишов, как и положено генералу, был строг, но отходчив, разрешил милостиво певцу петь. Да и режим лагерный послевоенный не сравнить, конечно, с 1937–1938 годами. Заключенные артисты, в общем-то, только ночевать были обязаны в зоне.

«Крепостной театр» Гридасовой