Вагон 7, место 15

Нынешним утром он сначала доехал на такси от площади Согласия до Лионского вокзала. Здесь он взял билет до Клермон-Феррана и зарегистрировал в качестве багажа один из чемоданов. Чемодан пропал, ничего не поделаешь. Необходимая маленькая жертва, дань, уплачиваемая судьбе. Второй чемодан он унес в вокзальный туалет, где никогда никого не бывает. Он надел на него чехол, потом отклеил бородку, сменил шляпу и пальто. Темно-синее вместо коричневого. Прежде чем выйти из туалета, он замотал шарфом подбородок, на тот случай, если кто-нибудь заметил, как он вошел сюда; тогда разница во внешности не будет такой разительной. Когда он убедился, что поблизости никого нет, он освободил лицо от шарфа. Второй этап: вокзал Монпарнас. Новый поход в туалет, где чемодан на этот раз был упакован как посылка, со всевозможными старыми этикетками отправления груза малой скоростью, и поручен заботам агентства по доставке: таким безобидным путем чемодан вернется к нему домой. А он тем временем садится в третью машину и просит отвезти себя на площадь Трокадеро. Оттуда неспешным шагом доходит до своего небольшого особнячка на улице Франклина, словно выздоравливающий больной, возвращающийся с первой прогулки. Радостная встреча старой Мари Чаевницы, завтрак со своим другом лекарем, которому он рассказывает все эпизоды забавной авантюры. Бриллиантовое ожерелье помещено в секретный сейф. Он займется им позже, после того как сам его размонтирует, камень за камнем. А сейчас надо готовиться к поездке в Брюссель, где завтра соберется административный совет одной весьма серьезной и добропорядочной компании, в которой он владеет крупным пакетом акций. Ведь капиталы, похищенные Бержероном, не перестают служить миру капитализма благодаря господину Мариону. Бержерон, знаменитый Бержерон, испытывает ужас перед всякими «передовыми» теориями, он за порядок. Тем более что он от этого ничего не теряет. Таким образом, скрываясь под двумя личинами, одной — всем известной и другой — меняющейся в зависимости от необходимости, он «славно зарабатывает себе на жизнь». Раз в год, по выражению Тюрло, ему необходимо «поиграть мускулами»: без этого для него просто немыслимо существование. А затем он снова делается рассудителен и разумен. Двенадцать часов спустя после своего последнего подвига он спит так же спокойно, как если бы и вправду целую неделю не покидал своей спальни на улице Франклина.

И, однако, через три купе от его собственного, надвинув на глаза шляпу, бодрствует человек весьма сомнительного вида, который сильно интересуется им.

Глава четвертая ПАССАЖИР ИЗ ПЕРВОЙ ГЛАВЫ СНОВА БЕРЕТ СЛОВО

Нуайон. Девять часов. Паровоз ревет. Есть нечто странное в том, что такая огромная скорость, такая сумасшедшая энергия преобразуется для пассажира в какую-то сонливость, расслабленность. Это позволяет думать о чем хочется, словно погружаясь в глубину молчания недвижной ночи. И все же порой вновь ощущаешь это движение, когда колеса со скрежетом проезжают стрелку, или состав с грохотом проносится мимо станции и замечаешь только бегущую путаницу огней. В вагоне душно Вода в трубах отопления посвистывает через равные промежутки: словно щебечет какая-то птица. Наполовину заиндевевшее стекло отражает мой силуэт, моего единственного спутника, такой привычный силуэт с новым незнакомым лицом. Через полчаса мы будем в Сен-Кантене. Пора. Как ни успокаивай себя, но когда наступает решительный час, все равно испытываешь какое-то волнение, даже какое-то возбуждение. Малейшая ошибка, и все пойдет прахом...

Паровоз снова издает два вопля, пронзительные, страшные вопли, настоящий сигнал бедствия, провозвестник смерти. Если это для того, чтобы нас уберечь, именно пас, от опасности, то теперь явно слишком поздно при той скорости, с какой мы несемся. Если для того, чтобы предупредить кого-то, убрать неожиданно возникшее препятствие, то тут уж ничего не поделаешь. Мне сразу мерещится разбитая голова у буфера паровоза. Тогда я принимаюсь хохотать, как и всякий раз, когда ловлю себя на том, что воображаю разные глупости.

Подъем! Который же теперь час? Десять минут десятого. Не будем дольше ждать. Наденем пальто, поднимем воротник. Из кармана пиджака маленький браунинг перекочевывает в карман пальто. Моя правая рука поглаживает его, мне приятно ласкать теплую сталь. Левой рукой я тихонько откатываю дверь купе. Кто-то тут есть? Нет, никого. В коридоре пусто. Похолодало, и звук шагов громче отдается в студеном воздухе. По обледеневшей насыпи бегут прямоугольные светлые пятна наших окон. Этот летящий сквозь ночь поезд похож на какое-то сказочное существо, чья тень становится светом. Его пышный белый дым, весь в огненных искрах, раскручивается, растекается в более медленном ритме, чем ход поезда, хотя и порожден им. Ну вот еще! Поэтические раздумья? В сущности, с моим образованием и моими склонностями я мог бы заниматься совсем не тем, чем занимаюсь... В этом-то все дело! Все эти разглагольствования тоже один из признаков волнения, утраты хладнокровия. Спокойней.