Вагон второго класса. Том I (СИ)

Матушка охнула, госпожа Эббот задумалась, но быстро поняла, о чем речь, и запричитала.

— Воду нести? — голос Люси вклинился в общие ахи. — И простынь какую… Мэтресса Скотт, если еще что надо, так вы мне сейчас скажите, чтоб поздно не было.

Низ живота пронзила острая боль. Илона громко ойкнула.

— Ложитесь на софу! Да, Люси, неси воду и простынь, — распорядилась Морин. — Госпожа Эббот, я не знаю, как пойдет процесс, и не хочу рисковать ребенком, заставляя госпожу Кларк подниматься по лестнице. Выберите тот матрац, который вам жаль меньше всего. Его нужно уложить на пол вместо ковра. Госпожа Горнал, задерните портьеры. И побольше свечей! У меня есть светящийся артефакт, но его надолго не хватит. Надеюсь, надолго и не понадобится, — едва слышно пробормотала мэтресса.

Господин Фирц помог убрать ковер, принес сверху матрац, получил записку от мэтрессы и уехал. Сколько времени прошло, Илона не осознавала. Помнила только, что снова появился мокрый Фирц, отдал Морин какой-то ящик, и исчез.

Дальнейшее Илона помнила плохо. Она погружалась в волны боли, но Морин что-то давала ей выпить, чем-то мазала внизу живота, и боль отступала, зато наваливалась дрема, из которой она лишь слышала приказы:

— Тужься! Еще! Еще! Потерпи, скоро совсем уже… Еще!

Серый свет пробивался в щели между портьерами, когда боль, наконец, схлынула, будто стертая криком ребенка.

Глава 3

Дни после родов Илона помнила урывками.

Доктор Скотт чем-то ее поила и показывала, как приложить ребенка к груди.

Люси приносила ребенка, уносила ребенка, приносила маленький столик (откуда только взялся) и расставляла тарелки, уносила столик с тарелками.

Матушка что-то спрашивала, Илона силилась что-то ответить, но проваливалась в сон.

Матушка снова что-то спрашивала, Илона что-то отвечала… что?

Мэтресса спорила с матушкой:

— Кормилица — это все равно, что ваши кружева на рукавах, дело прошлого! Девочка может кормить сама! Другое дело, если бы молока не было, но молоко есть!

— Но… но это же… неприлично! — опешила леди Горналон от такого напора.

От резких голосов господин Лоуренс Кларк на мгновение оторвался от еды, удивленно похлопал глазенками, но тут же вновь обнял ручками источник пищи и вернулся к завтраку.

— Для кого неприлично, а? — удивилась Морин. — Для каких-нибудь аристократов, которым традиции важнее детей?

«Госпожа Горнал» смешалась.

— Матушка! — Илона вынырнула из полусна. — Мне кажется, ты упоминала, что лишь к рождению Алека отец стал получать достаточное жалование, чтобы завести няню и кормилицу.

Возможно, с ее стороны говорить о тех временах было нечестным. В семье не любили вспоминать, что матушка происходила из благородной, но небогатой семьи, где не смогли выделить приданое третьей дочери. Отец, напротив, был единственным сыном, но его семья и вовсе разорилась. С трудом добыв деньги на университет, лорд Горналон годами зарабатывал репутацию, прежде чем имя позволило завести собственную практику и брать солидные гонорары.

В первые годы молодая семья Горналонов обходилась одной служанкой «за всё» и матушкиным умением торговаться с лавочниками, шить постельное белье, детскую одежду и кое-что для себя. Тогда же леди Горналон пришлось освоить смену пеленок — ни няню, ни кормилицу было не на что нанять, и негде поселить.

Припомнив эти обстоятельства, матушка покачала головой. Илона передала ей Ларри и уснула.

Через две недели зашел дядюшка Фирц. Разумеется, ему не позволили приблизиться к молодой матери и уж тем более к младенцу. Из другого конца гостиной он сообщил, что господин Тиккет, действительно, оказался неудачливым художником, который нарисовал несколько набросков Джулиэтты Мели для Алоса Демини.

Когда они вместе с Джулиэттой выбирали драгоценности для портрета, Тиккет заметил серебряный кулон тонкой работы, отличавшийся от остальных материалом и видом. Джулиэтта разоткровенничалась, что это память о детстве в маленьком городке на другом побережье, но быстро оборвала себя. Тиккет понял, что у него в руках ниточка сведений, которые можно неплохо продать в газету вроде «Солнца». Кулон он зарисовал, едва вышел от госпожи Мели, посчитав, что это будет хорошей иллюстрацией к рассказу. Осталось собрать побольше сведений и объединить их вместе.

В подручных Демини он не видел будущего, на него самого никто внимания не обращал, и Тиккет понял, что модного художника из него не выйдет.

Он устроился художником-репортером в городскую газету, и там — наконец-то удача! — свел знакомство с журналистом, который писал статьи о восходящей звезде сцены и знал госпожу Мели лично. Не один и не два вечера Тиккет просидел с ним в пабе, по крупице выуживая короткие фразы и мелкие оговорки. В конце концов он выяснил, что в детстве Джулиэтта Мели не знала суровых и снежных зим, и однажды проговорилась, что пристала к бродячему цирку в портовом городе, когда деваться больше было некуда, попросив, впрочем, эти сведения не публиковать.