Вагончик мой дальний

Я вернулся во двор, но тут же выскочил за ворота, решив сам их искать. Прошел черной улицей, но ничего не увидел. Темные тени домов, заборы, деревья и ни одного огонька. Вдруг испугался, что Костик с Зоей уже пришли, что они уже во дворе, а меня нет, и повернул назад, споткнулся и больно ударился о камень коленкой. Хромая, дошел до двора, но он был пуст.

Только теперь я заметил, что стало светать. Потерев саднящую коленку и обругав дурацкий камень, бросился снова на улицу и тут увидел.

Сперва ее. Костик стоял сбоку и старался нам не мешать. Кажется, он даже отвернулся.

Так она и запомнилась посреди улицы в светлом платьице и беленькой косыночке. В редеющей мгле я смог различить ее лицо, глаза. Но это были не глаза, провалы, несущие в себе еще большую черноту, чем та, что нас окружала.

— Зоенька, моя…

Не помню сейчас, произнес ли я это вслух. Но она услыхала. Она сделала неуверенный шаг вперед, а я шагнул к ней. Тогда она вытянула вперед руки, как это делают слепые, прикоснулась ко мне холодными пальцами, стала меня ощупывать: щеки, лоб, шею. Она не верила, что я — это я. Странный скулящий звук, вовсе не женский, даже не человеческий, коснулся меня и пронзил насквозь.

Господи! Господи! Да что же за напасть такая, если для нее нет слов, один звериный крик?! Она уткнулась лицом в мое плечо, и оно сразу онемело от тупой боли.

— Зоенька, моя, — повторял я. — Зоенька, моя! — Кажется, вслух. Она намертво вцепилась в мою одежду, словно боялась, что я исчезну. Я ладонями коснулся ее спины и через тонкую ткань почувствовал, как ее лихорадит…

Мы даже не обсуждали, надо или не надо бежать. Мы знали: к утру Петька-придурок обнаружит, что ее нет, и понесется в панике докладывать в штабной вагон. А там рассуждать не любят, поднимут тревогу, пришлют конвой и арестуют. Еще и изметелят по дороге за то, что пришлось тащиться пехом за семь верст.

А тревогу-то поднимут не только потому, что потеряли человеко-единицу… Для них это — тьфу! Перетасуют список, наврут, смухлюют и такой красивый марафет, такой дебет-кредит наведут в бумагах — ни один проверяющий инспектор не подкопается. Но все дело в Зойке: главный свидетель их преступлений сбежал.

Мы-то не собирались никому ничего рассказывать. Знали: пустое. Мы спасали сами себя. Однако я твердо решил: если удастся дойти до их притона-штабнухи, гранатой взорву! Пусть там охрана, оружие… Подожгу, взорву! Камнями забросаю! А вот потом — в бега. Если бы Глотыч дал мне свою берданку! Не даст…

Мой рассказ он выслушал, стоя на крыльце и упершись глазами в пол. Пробормотал:

— Это мы проходили.

Ушел в дом и вынес два ватника, мешочек с махрой и сало, завернутое в тряпицу.

— Бегите, — буркнул в бороду. — Они сюды прискачут.

Мы продолжали стоять посреди двора. Это ведь только сказать: бегите. А куда бежать-то? Кругом лес, сквозь него дорога на полустанок, другой дороги мы не знаем. Может, ее вообще нет.

Уже объявились две Кати, стояли в одинаковых позах, рассматривая нас с Зоей.

— Присядьте-ка на дорогу, — сказал Глотыч. — Они тотчас не прибегут, потому как ленивые. А мы должны крепко подумать.

Мы присели на ступеньках. Только Кати остались стоять. Младшая на меня не смотрела, только на Зою.

— Совет мой такой, — начал Глотыч. — В лес не ходите, заблудитесь. Там болото, зверье… Да бандюгов много. Вы к железке ступайте, узкоколейка у нас для лагерных… Топайте по ней, пока до Юргомыша не дойдете. Наш районный центр. В него не заходите, там вас стеречь будут. Милиция, комиссары с поезда… Людоеды ваши… Эти не помилуют, застрелят. У них такое право есть: беглецов стрелять. Чтобы, значит, следов не оставалось.

Он помолчал, разглядывая Зою. Мы все на нее сейчас смотрели. Беглец-то она, о ней и речь. Мелькнула шальная мысль: обстричь бы ее под мальчика, обрядить, сажей зачумазить… Да уж больно глазаста да фигуриста… Не проскочит.

— Вам надо в лесу, за Юргомышем, на товарняк попасть, они там скорость набирают. Охрана не увидит, если в темноте. Да она пьяная, трезвых я не видел. А как отъедете и станут документ требовать, говорите: беженцы, отстали, в Курган едете… Имена перемените… А дальше, — Глотыч махнул рукой, — хошь на восток, хошь на запад… Россия большая, на какой-нибудь край да вынесет!

— А ты, Шабан, не побежишь разве? — спросил Костик. Среди общей паники мы о нем не вспомнили. Наш дружок сидел у нас за спиной да помалкивал. Будто все, что тут говорилось, лично его не касается.

— Не знаю, — отвечал он, не глядя на нас.

— Как не знаешь? — удивился я. — Ты же первым… Ты же хотел драпать?

— Не знаю, — повторил он и посмотрел на Глотыча.

Тот раньше нас сообразил. Кивнул одобрительно.

— Чего ж не понимать? Остается ваш Шабан.

— Совсем? — поразился я.

— Как захочет. Может и насовсем, — изрек многозначительно Глотыч. — Я его так запрячу, что ни один комиссар не разыщет… Скажу вот, с вами, мол, убег… Ищи ветра в поле!

Глотыч свернул свою знаменитую «козью ножку». Засмолил, глубоко затянулся, будто заново оглядел весь двор.