Вагончик мой дальний

— «Сбегли, сбегли»… Их по кустам ищут, район на ноги поставили… У немчуры, грят, скрываются… Под шконками даже шарили… Ван-Ваныча привезли, хоть был под замком. Фашист со своим вражьим отродьем завсегда общий язык найдут, не то что энти охломоны из района. Ну и шиш! Нашли? — И сам себе с удовольствием ответил: — А ни шиша не нашли! Клизму им в задницу! За такую службу!

Оглянулся, чтобы убедиться, что я его слышу.

— А вот Петька-то умней оказался! — Это он о себе так. — Живет себе на деревне, на полном, как вишь, довольствии. И удовольствии. Капканчики расставил. И — ждет. Солдат спит, а служба идет. Поел, значит, поспал… Ж-ж-ждет. Снова поел-поспал… Нет. Тут меня разбудили. Потому что — р-раз! — Он звучно прицокнул языком. — По-па-ались! Вставай, грят, Петр, пора ваших беглецов брать!

Высказался Петька-недоносок. И отвернулся к окну. Выпустил весь набор слов. Да и то правда. Никогда не видел я его таким красноречивым.

Осторожно, чтобы не потревожить Зою, я приподнялся на кровати, но вдруг понял: она давно не спит. Затаилась, чтобы не видеть противную рожу придурка, как она потом созналась. Не видеть и не слышать. Лучше бы, говорит, умерла в тот вечер, чем пережить все, что произошло.

— Мне на двор… выйти, — глядя на Петькину спину, попросил я. И, так как он продолжал молчать, добавил: — По надобности…

— Ну и ступай, — подал голос мой страж. — Только со мной пойдешь. Но сразу предупреждаю: без фокусов. Буду стрелять!

Он взял из угла винтовку и сопроводил меня за дом.

Когда проходили по двору, я как бы невзначай поинтересовался:

— А дальше-то нас куда?

— Дальше… Доставай свой шланг, поливай огород! — Придурок был в хорошем настроении. Но уже другим тоном, не терпящим возражений, добавил: — Велено ждать. До утра.

Я уже не стал выспрашивать, кого мы будем ждать. Сопровождение ли, охрану какую или этих… Из вагончика. Да и вообще в темноте нельзя было разобрать, который час на дворе… Вечер, а может, заполночь. Но потому, что слышалось еще пение баб из соседней избы, хоть не так энергично, я решил, что время не позднее.

И Зоя к нашему возвращению поднялась. Не произнося ни слова, направилась к выходу. Думаю, она это сделала намеренно. Назло Придурку. Тот бросился наперерез.

— Стой! — крикнул. — Без меня ни шагу!

— А если мне нужно? — спросила Зоя, не оборачиваясь. Она стояла уже у дверей.

— Я сказал: со мной!

— Будешь помогать? — спросила с издевкой.

— Не твое дело! — отрезал зло придурок. — Сторожить буду.

— Ну сторожи, сторожи.

Как потом рассказала Зоя, стоял страж недалеко, но смотрел как бы в сторону. А возвращаясь, кликнул хозяйку, которая, оказывается, пряталась в сенцах.

— Дай им похлебки, — приказал. — А мне стопаря. Только не из железной кружки. Я из стакана люблю. Но чтобы до краев!

— Опосля молока-то? — удивилась хозяйка. На нас она старалась не смотреть.

— У мене с водярой что хошь совмещается! — похвалился Придурок.

Мы поели. Все опять молча. Сели на деревянную лавку у стены. Стали ждать. На Петьку-придурка старались не смотреть. А он, повернувшись спиной, праздновал, надо так понимать, свою победу. Требовал от послушной хозяйки по новой и, прежде чем опрокинуть, косил в нашу сторону.

К стопарю ему подали миску кислой капусты. Он брал ее двумя пальцами и, задирая голову, посылал в рот. Иногда запивал рассолом через край. Казалось, сивуха его не прошибает. Но когда вместо очередного стакана он потребовал подать бутыль — нечего, мол, по капле-то цедить! — мы поняли, что он основательно надрался. И не обязательно его рыло видеть, спина, которая маячила перед глазами, стала грузно оседать.

Хозяйка, видать, сбегала к соседям, притащила полную бутыль самогона, заткнутую бумажной пробкой. На нас, сколько раз промелькивала перед глазами, не взглянула не разу, будто нас нет. А как бутыль встала на столе, Придурок, не оборачиваясь, приказал ей убираться вон.

— Ты вот что! — крикнул вдогонку. — Как за этими придут, позови. А до них не появляйся… Вали отсюда, не мозоль людям глаза!

Раскупорил бутыль, вынимая затычку стальными зубами, нацедил до краев стакан и медленно, стараясь не оступиться, направился к нам. Видимо, праздник, который Придурок сам себе придумал, не приносил радости без нашего участия.

С минуту он рассматривал нас исподлобья и вдруг сунул стакан мне прямо в лицо, я едва отклонился.

— Со свиданьицем, цуцик! В вагончике тебя заждались! Скоро у майора потанцуешь! — И уже Зое: — А ты че физию воротишь? Здря! Седня вместе веселиться будем! Я тут на днях с бабами ох как распелся! Хошь, щас спою?

Опрокинул в себя стакан, не закусывая, и запел, замычал, зарычал песню. Именно зарычал, проборматывая взахлеб слова. Я их запомнил. В них тоже было что-то утробное. Первобытное, что ли.