«Валгаллы белое вино…»

1 Кому зима — арак и пунш голубоглазый,2 Кому — душистое с корицею вино,3 Кому — жестоких звезд соленые приказы4 В избушку дымную перенести дано.5 Немного теплого куриного помета6 И бестолкового овечьего тепла;7 Я всё отдам за жизнь — мне так нужна забота, —

8 И спичка серная меня б согреть могла.9 Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,10 И верещанье звезд щекочет слабый слух,11 Но желтизну травы и теплоту суглинка12 Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.13 Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,14 Как яблоня зимой, в рогоже голодать,

15 Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,16 И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.17 Пусть заговорщики торопятся по снегу18 Отарою овец и хрупкий наст скрипит,                                                 [Отарою овец, и кто-то говорит:]19 Кому зима — полынь и горький дым к ночлегу,                                 [Есть соль на топоре, но где достать телегу,]

20 Кому — крутая соль торжественных обид. [И где рогожу взять,                                                                    когда деревня спит?]21 О, если бы поднять фонарь на длинной палке,22 С собакой впереди идти под солью звезд,23 И с петухом в горшке прийти на двор к гадалке.24 А белый, белый снег до боли очи ест.(«Кому зима — арак и пунш голубоглазый…», 1995: 164–165, 463)

«Пунш голубоглазый» (ст. 1) возник из соединения «голубого пунша» из «Декабриста» (Гаспаров 2001b: 335) с «голубоглазым хмелем» из метаобраза немецкого романтизма в стихотворении «В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа…». «Заговорщики»

1921 года контекстуально связываются с декабристами. Здесь перечень опьяняющих напитков расширяется: к ним прибавляется «немецкий» глинтвейн и арак (ст. 1–2). Арак связывается с образом Дениса Давыдова (Гаспаров 2001b: 335). В «Декабристе» к Д. Давыдову, также участнику Рейнского похода, возможно, отсылал образ гусарской гитары во время офицерской пирушки на рейнском биваке.

«Жестоких звезд соленые приказы» (ст. 3) — дальнейшее разворачивание образа «жестокой зимы» из «Когда на площадях и в тишине келейной…». Зима, как уже отмечалось выше, — константный образ революционных смут («Декабрист», «Когда на площадях и в тишине келейной…»): снег (ст. 17) — метонимия зимы — олицетворяет смерть (здесь напрашиваются ассоциации с «глюковскими» стихами с их образом смерти на снегу). Мотив езды по снегу на собственную казнь заставляет вспомнить не только декабристов, но и метаобраз «заговорщиков» Смуты в стихотворении 1916 года «На розвальнях, уложенных соломой…» с его образами народного «гульбища» — прообраза скифско-германского праздника [133].

Один из возможных подтекстов стихотворения — «Карл I» Г. Гейне в пересказе И. Анненского (Ronen 1983: 119, прим. 59) [134]:

«Случайно забрел в хижину заблудившийся на охоте король Карл I, и он баюкает своего будущего палача. Шуршит солома, по стойлам блеют овцы; все было бы так мирно, не поблескивай из черного угла топор» (Анненский 1969: 61).

Мотивировка ассоциации со стихотворением Гейне, возможно, такова: «Карл I» входит в сборник «Романсеро», к которому относятся и гейневские «Валькирии». «Карл I» у Гейне образует маленький цикл стихотворений о казни монарха. За «Карлом I» следует стихотворение «Мария-Антуанетта», в котором речь идет о «последствиях революции» («Folgen der Revolution»), ее (революции) «фатальной доктрине» («ihre fatale Doktrine») и постоянно присутствует мотив обезглавливания (Heine 1913: III, 25). Возможно, в образе «приказов звезд» в звездной метафорике «Кому зима — арак и пунш голубоглазый…» (ст. 3) и других стихотворений начала 1920-х годов реминисцируется кантовская сентенция о «звездном небе над нами и моральном законе в нас» (Ronen 1983: 278–279), двусмысленно смешиваясь с советской звездной геральдикой.