«Валгаллы белое вино…»

Неинтерес к современной немецкой поэзии не уникален, сходное не-восприятие наблюдается и относительно опытов французской поэзии первой трети XX века. С еще большим основанием, чем Рильке, Мандельштама мог бы заинтересовать Поль Валери: но этого не случилось, другие интересы, углубление в русскую поэзию XVIII–XIX веков, вылившееся в «Стихи о русской поэзии», и итальянцы (Данте, Ариосто, Тассо) определили сферу интересов позднего Мандельштама. Конечно, при анализе не-рецепции нельзя забывать как о культурной изоляции советской литературы 1930-х годов, так и о чисто биографическом факторе — политически-идеологическом климате этого периода.

Не менее существенным в вопросе о не-рецепции является и тот факт, что Мандельштам — поэт, уже опирающийся на переработки и переводы предшественников-посредников. Мандельштам ищет прецедентов русской рецепции иноязычной культуры: в случае Рильке или экспрессионистов ко времени становления Мандельштама такой культурной переработки еще не произошло. В случае песен Шуберта или же полузабытого Э. X. Клейста Мандельштам опирался на русские переводы (Жуковский) или же свидетельства русских писателей (Карамзин в случае Э. X. Клейста). А вот гельдерлиновской традиции в русской поэзии еще не было, в ней даже не существовало какого бы то ни было отдаленного аналога творчеству и судьбе Гельдерлина[382]. Отсюда — ослабленная, еле прослеживаемая рецепция Гельдерлина со стороны Мандельштама в 1930-е годы, если она вообще имела место. И если Мандельштам не успел воспринять даже Гельдерлина, поэта, чья поэтика (античная тема, одичность, предромантизм) могла оказаться сродни идеопоэтике Мандельштама, то что говорить о Рильке или экспрессионистах. В 1920-е годы представился случай, в лице Бартеля и некоторых других поэтов-новаторов, познакомиться с некоторыми проявлениями экспрессионизма, в пространстве перевода произошла попытка частичного приобщения к этой поэтике, но она носила временный и сугубо экспериментальный характер.

4.4. Посредники, прототипы, подтексты: вопрос о Тютчеве

В ходе исследования было показано, что ассоциативные образы немецких культурных реалий возникают не в результате произвольного обращения к своему собственному, личному образу Германии. Любой поэт работает не на пустом месте. Мандельштам эту свою укорененность в поэтической традиции сознательно тематизировал. Поэтому, затрагивая немецкую тему, он целенаправленно обращался к опыту восприятия немецких поэтических тем в русской поэтической культуре XVIII–XX веков. «Посредниками» немецкой культуры, к которым многочисленными аллюзиями обращается Мандельштам, являются русские поэты, перенимавшие и прививавшие немецкие культуро-поэтические интересы и вкусы: Лермонтов, Языков, Батюшков, Жуковский, Тютчев и другие, из современников — Вяч. Иванов, Блок, Пастернак.

Мандельштам превратил подтекстуальный импульс поэтической речи в источник, требующий со стороны поэта дополнительной тематизации и интенсивной поэтической рефлексии. Поэтому вопрос о «проводниках» немецкой культуры носит в случае Мандельштама метапоэтический характер. При этом часто трудно определить, кто и что является проводником: тема выводит Мандельштама на искомого проводника или же подтекст диктует тему. Как быть, к примеру, с темой Рейна, Рейнского похода, оссианическими образами и поэзией Батюшкова? Причем речь идет не о простых перепевах и перетасовках. Самые выразительные примеры — стихотворения вокруг «Декабриста», в которых мифопоэтический мир германских сказаний историко-литературно оправданно включается в медитации о судьбах русской истории.

Сложнее выявление медиаторной функции стихов и концепций современников, Пастернака и Вяч. Иванова. Вяч. Иванов — один из главных источников культурософских вкусов и концепций раннего Мандельштама. Этим объясняется и последующее отталкивание от вкусов и пристрастий учителя. Возможно, этой ученической полемикой объясняется и затухание бетховенской темы в творчестве Мандельштама, и «реабилитация» Лютера в статьях 1923 года. Сходная полемическая позиция наблюдается и в связи с Блоком.

Немногочисленные, но емкие реминисценции из Пастернака в собственных стихах и переводах с немецкого показывают, что Мандельштам косвенно, поэтическими средствами, тематизировал укорененность Пастернака в идейно-образном наследии и экспрессионистском опыте немецкого романтизма. Появление «Сестры моей — жизни» и «Темы и вариаций», с их тематизированной немецко-романтической и, в частности, гетевской образностью, растабуизировало в сознании Мандельштама обращение к творчеству Гете, находившегося до этого в руках символизма.