Валигура

– Я почти рисковал жизнью, – сказал тихо Яшко, – желая попасть к вам. Отец мой, Марек Якса Воевода, сам не может, послал меня.

– С чем же? С чем? – сплёвывая и метаясь, спросил Одонич.

– Отец предостерегает, чтобы Лешека не гневить, до времени играть в покорность и Святополка обещать, чтобы его ожидали. Иначе пойдут на Накло. Всё пропадёт!

Владислав быстро на него поглядел, стиснул уста.

– Ну, ну, – сказал он, насупившись, – я знаю, что мне делать, ни в чьих науках не нуждаюсь. Скажи отцу, пусть будет спокоен. Вы же, если боитесь за свою жизнь, не ходите ко мне.

Плохо принятый Яшко разгневался, схватил шапку и быстро бросился к двери, показывая Плвачу, что его обидел, но князь сдержался и воскликнул:

– Слышишь! Что говорят там у Лешека?

Хоть без с великой охоты, Яшко обернулся:

– Ваша милость, если в нас не нуждаетесь…

Плвач, теряя терпение, подошёл и схватил его за епанчу.

– Что мне нужно, то я и спрашиваю! – крикнул он грозно. – Что там из ваших совещаний вышло? О чём там у Лешека духовные и светские совещаются? Тогда скажи мне, я это хочу знать.

– Теперь уже только о Святополке говорят, – отпарировал Якса, – потому что мы в вас уверены, точно в горсти имели.

Плвач скривил уста и начал смеяться.

– Ждут Святополка? – спросил он.

– До сих пор ещё не теряют надежды, – пробормотал Якса.

Одонич прошёлся по комнате, а так как в ней на дороге лежали собаки, он одну и вторую ударил так, что те, заскулив, пошли прочь.

– Долго они так могут ждать? – воскликнул он, останавливаясь. – Мне это нужно знать, это, не больше. Можно их держать ещё несколько дней, чтобы на Накло не шли.

– Несколько дней, несколько дней! – отозвался медленно Якса. – Но медлить нельзя. Лешек и сам Накло обязательно хочет отобрать и другие его к этому склоняют.

– А о походе на Накло не слышно ещё? – прибавил Плвач.

– До сих пор нет, потому что верят, что Святополк прибудет, – сказал Яшка.

– А как же! Прибудет! О! Несомненно! Будет у вас здесь, будет. За это я готов поклясться.

И он начал смеяться, показывая чёрные зубы.

– Готовится с большим двором, ей-Богу, – говорил с издевкой Одонич. – Прибудет. Только немного терпения…

Яшко осторожно приблизился к Плвачу и стал шептать ему на ухо:

– Да и время для посещения нужно выбрать такое, какое следует: или поздним вечером, или утром… потому что стражи достаточно, как она рассыпется по лагерю, прежде чем соберётся и почувствует тревогу, будет время…

Он пробормотал, прижмуривая один глаз. Одонич равнодушно покрутил головой, улыбаясь, и рукой дал знак, что дальше слушать не обязательно, потому что сам знает, что делать.

– Лишь бы преждевременно на Накло не выбрались, – завершил он, – за этим надо следить. Пусть ждут.

Они о чём-то ещё пошептались и Якса ускользнул, а Одонич, наплевавшись, снова упал на ложе, сначала приказав своим людям, чтобы бдили около дома. Он так не доверял, что доспехи и меч поставил тут же подле себя, а одежду на ночь не снимал.

Тонконогий также в тревоге сидел у себя взперти, приказав поглядывать и не отпуская от себя людей.

А всегда доверчивый и довольный Лешек о своей безопасности следил как можно меньше. Стражников, которых Мшщуй ставил вокруг дома, князь распускал, раздетое краковское рыцарство лежало под шатрами, развлекаясь, потому что уже и гусляров, и шутов, и фокусников с каждым днём было всё больше. Они пели и свободно поясничали, чему князь радовался, не позволяя испортиться хорошему настроению, потому что любил видеть около себя весёлые лица.

На другой день утром, после ночной бури, потому что сильный ветер безумствовал с полуночи до дня, когда князья шли в часовню, в которой архиепископ должен был совершить тихую мессу, Конрад, поглядев на небо, потому что хотел предсказать по погоде, первый заметил, что хоругвь Лешека, которая стояла перед домом, неизвестно, от ветра или от злой руки, была повреждена.

На этой материи был нарисован и вшит княжеский знак, тот же, что и на печати: рыцарь на коне, на которого нападает медведь. Хоругвь была наполовину порвана, только медведь на ней остался целым, а рыцарю не хватало полностью рук и головы.

Лешек этого не знал и вошёл в часовню, а тем временем старый Мшщуй, испуганный, приказал немедленно снять материю и отослать в монастырь в Тжемешне на починку, в надежде, что князь не заметит, что её какое-то время не было.

Также у него был готов ответ на вопрос, если бы Лешек спросил о хоругви, – что из-за ветра все поснимали. Другие он тоже приказал снять с древков.

Выходя из часовни, князь случайно поднял голову, увидел, что красной хоругви не было, но, иных также не заметив, не спросил даже о ней. На старого Мшщуя это произвело сильное впечатление, потому что, как почти все в то время, он был суеверным и верил в дурные знаки. Когда он сам ближе начал рассматривать сильно рваную хоругвь, она оказалась порванной, пожалуй, не от ветра.