Валькирия. Тот, кого я всегда жду

Девять воинов прошли мимо. Я слышала их, а одного даже видела. Он озирался. Я перестала дышать… Старый Хаген, ворча о былом, однажды обмолвился: в прежние времена погоня длилась до вечера, и новому воину ещё особым образом плели русые кудри и строго следили, чтобы не выбилось ни волоска. Хотя бы пришлось проползать под ветвями, повисшими ниже колена, и прыгать через валежники выше макушки… Я заправила за ухо прядь и подумала, что по тем, истинным меркам в воины я уже не гожусь, что Хаген был прав и теперь всё измельчало. А может, не время было виновно, оно, время, ещё всё-таки рождало таких, как Славомир и воевода, таких, как Ярун. Может, всё дело в упрямых девках вроде меня, которые лезут, куда их не пускают, творят, что хотят, и не слушают старых, много живших людей, и оттого каждый год гаснет старый огонь и возжигается новый, но мир не может очиститься, не может вновь стать прекрасным и юным…

Я наклонила голову и прислушалась, не идут ли назад мои девятеро. И уже не торопясь, рысцой побежала туда, где, по моему понятию, остался наш городок.

Бегать с мечом, это тоже наука. Неумелый изо всех сил напрягает кисть, удерживая тяжёлый клинок. Проку чуть, только натрудишь руку до времени. Хаген втолковывал: меч должен всё время падать вперёд, а рука — ловить его снизу. Тогда он как будто сам летит впереди, блестя и ныряя в пятнах лесного солнца, ладонь ведёт его, и не надо всё время думать о ней.

Я теперь знала, где нахожусь. Самый прямой путь отсюда до крепости был берегом моря, но к морю я не пошла, ожидая подвоха. Уж, верно, там грелись на тёплых камушках два-три могучих кметя, против которых мне — как воробьишке против орлов… Нет уж! Я поразмыслила и двинулась кривохожим путём между болот. Когда-то, очень давно, когда Сварог не успел ещё пропахать Невское Устье, подкравшаяся вода разлилась позади сосновых холмов, легла озером. Теперь там стояли мрачные ельники-корбы, вросшие корнями прямо в чёрную воду. Хорошего про них не рассказывали. Мало радости соваться в такие места, особенно в одиночку. Как раз встретишь неподпоясанного мужика без бровей, оседлавшего гнилой пенёк — левая нога сверху правой… Врать не хочу, мне было страшно, но деваться некуда — шла. Я знала наверняка, что в корбах сумею избегнуть главного страха: не встречу никого из деревни.

Между тем день стоял безоблачный и безветренный. Даждьбог пристально глядел наземь, и от нагретых стволов волнами исходил смоляной жар. Я бежала верховым бором, устланным сухими белыми мхами, горячий воздух жёг горло, не достигая груди. Рубаха давно промокла от пота, по лицу текло, не спасала и тканая полоска на лбу. Если вернусь жива в крепость — выпью весь квас, какой попадётся. Я не одолела ещё половины пути. Я была терпелива.

Потом ноги вынесли меня на поляну, полную весёлых цветов. В другой день вокруг пёстрой тучей взвились бы бабочки, обиженно прогудели шмели, а в босую ступню непременно впилась бы рассерженная пчела… Послушать старого Хагена, в былые доблестные времена посвящаемый должен был на ходу вынимать из пятки занозу или вот жало, и чтобы ни один шаг из-за этого не оказался короче…

На поляне стояла почти безжизненная тишина. Я всполошилась, уж не засада ли. Потом смекнула: моя еловая ветка, с зимы висевшая в горнице, наверняка смотрела гибким концом прямёхонько в пол. Будет гроза. Где-то совсем уже недалече катила небесным путём тяжёлая колесница Перуна… Уж если попрятались пчёлы, значит, мимо не пронесёт.

Вон оно как, подумала я и вздрогнула, захолодев на жаркой поляне. Сам жалует присмотреть, всё ли будет честь честью. Стало быть, отразиться в лесном озере мне не дадут. Перуну воевода любимец, не я, ну и что, что при мне дедушкин оберег, громовое колесо… Басни баснями про воинов-девок, а въяве-то… А не затем ли вставала с моря гроза, чтобы меня истребить за великое святотатство, избавить Мстивоя Ломаного от кметя, которого он в отроках-то еле терпел…

Никогда прежде я не боялась грозы.

Немного попозже, когда я торопливо спускалась вниз, к болотистым корбам, в густой синеве над деревьями поднялась белоснежная кудрявая голова. Я прищурилась: солнце заливало её нестерпимыми половодьями света, но блеск был морозным. В сияющей вышине стояла зима. Когда загремит, там можно будет заметить Перуна, правящего вороными конями. Смертному человеку было бы неуютно с ним в облаках, человек привык к ласковой зелёной земле, к доброму избяному теплу… Может быть, лишь вожди, ходящие между людьми и Богами… вожди горды и грозны, а ведь им и самим бывает, поди, холодно и одиноко… Это мелькнуло мгновенно и позабылось. Не о чем беспокоиться, кроме как о вождях!