Вальтер Беньямин. Критическая жизнь

Хотя Беньямин на протяжении следующих двух лет пополнял текст новыми главками, в середине декабря 1932 г. он мог послать Шолему предварительную рукопись того, что назвал своей «новой книгой», характеризуя ее, несмотря на стремительно сгущавшиеся тучи на горизонте, как отражение своей «относительно самой солнечной стороны», хотя и делая оговорку о том, что «эпитет „солнечный“ на самом деле неприменим к содержанию [книги] в каком-либо строгом смысле». К этому он добавлял, что из всего, написанного им, «у этой работы, возможно, больше всего шансов остаться непонятой» (BS, 23–24). Публикация ее отдельных главок началась 24 декабря, когда в почтенной берлинской газете Vossische Zeitung был напечатан «Рождественский ангел». С декабря 1932 г. по сентябрь 1935 г. в газетах, главным образом во

Frankfurter Zeitung и Vossische Zeitung

, было напечатано 26 отрывков из «Берлинского детства на рубеже веков», по большей части под псевдонимом (Детлеф Хольц или К. Конрад), или после апреля 1933 г. анонимно. В 1938 г. Беньямин напечатал семь дополнительных фрагментов в одном из номеров Maß und Wert, выходившего раз в два месяца эмигрантского журнала, издававшегося Томасом Манном. Весной того года была написана насыщенная вступительная глава, а остальная часть рукописи подверглась полному пересмотру и была сокращена (Беньямин полностью выбросил из нее девять главок, а оставшийся текст сократил более чем на треть) в рамках очередной из начавшейся в 1933 г. серии попыток Беньямина издать это собрание прозаических миниатюр в виде книги. По причине своей сложности оно было отклонено не менее чем тремя издателями в Германии и Швейцарии и было опубликовано одной книгой лишь после смерти Беньямина

[332]. Сегодня оно имеет репутацию одного из малоизвестных классических образцов прозы XX в.

Впервые описывая свой труд Шолему, Беньямин отмечал, что «эти детские воспоминания… представляют собой не рассказы в виде хроники, а скорее… отдельные вылазки в глубины памяти» (BS, 19). Речь здесь идет скорее об онтологической, а не чисто психологической памяти – о концепции, имеющей сходство с идеей Бергсона о памяти как о жизни образов прошлого, без которой невозможны ни восприятие мира, ни какая-либо человеческая деятельность; о памяти как стихии, а не просто способности. Такая концепция используется уже в «Берлинской хронике», один фрагмент из которой был переделан в короткий текст «Раскопки и память» (см.: SW, 2:576, 611). В этих лаконичных размышлениях, отталкивающихся от природы языка, Беньямин утверждает, что память – это прежде всего инструмент для изучения прошлого, а не просто устройство для фиксации воспоминаний и их склад. Память воспринимается им как театр (Schauplatz)

прошлого, как проницаемая среда прежнего опыта (Medium des Erlebten), «так же, как земля – среда, в которой погребены древние города. Тот, кто стремится обрести свое собственное погребенное прошлое, должен вести себя подобно землекопу». То, что называется вспоминанием, представляет собой актуализацию ушедшего момента во всей его многозначной глубине, его смысла. Ведь вполне может быть, что «действительность создается лишь в памяти», как рассуждает Пруст в романе «По направлению к Свану». Как выразился Беньямин в своем эссе 1929 г. «К портрету Пруста», исходя в этой формулировке из своей современной монадологии, «вспоминаемое не знает предела, потому что оно только ключ ко всему тому, что было до него, и к тому, что наступило после». Раскопки глубинного временного слоя, предпринятые в 1932 г., привели к извлечению на свет кубышки с образами (а не мира персонажей, как у Пруста) – образами, которые в качестве осадков прежнего опыта являются «сокровищами в трезвых залах наших последующих идей, подобно торсам в скульптурной галерее».