Вальтер Беньямин. Критическая жизнь

Однако у Беньямина еще сохранились кое-какие связи с литературным миром. Он упорно поддерживал контакты с несколькими газетными корреспондентами и редакторами журналов, включая Карла Линферта, Макса Рихнера и Альфреда Куреллу. Последний переселился в Париж и явно подумывал о посещении Ибицы; в июне Беньямин отправил ему письмо с описанием условий жизни на острове и двух его главных городов. Он писал Курелле, который в то время был секретарем французского отделения Коминтерна, что очень рад получить от него известие: «Вы находитесь в центре, я же в лучшем случае двигаюсь по касательной» (GB, 4:224). И все же эта касательная при всей ее ненадежности продолжала обеспечивать его работой: в середине июня он сообщал из Сан-Антонио о том, что из Германии по-прежнему приходят «заказы на статьи», включая и заказы «из контор, прежде не проявлявших ко мне большого интереса» (BS, 59)[359]

. В среднем ему удавалось заработать примерно по 100 марок в месяц, в то время как прожиточный минимум на острове составлял 70–80 марок в месяц. И на его производительность никак не повлияли ненадежные обстоятельства его повседневного существования. Наоборот, именно в этот начальный период изгнания он написал ряд самых замечательных главок «Берлинского детства», включая «Луну», «Горбатого человечка» и свой «автопортрет» «Лоджии». Как Беньямин писал Гретель Карплус, «завеса секретности», за которой он работал, а также неудача, которой окончились все попытки найти издателя для книжного варианта «Берлинского детства» – отдельные фрагменты из этой серии продолжили выходить в газетах под псевдонимами и анонимно, – позволили ему справиться с искушением завершить этот труд (см.: C, 427–428). Эти новые главки «Берлинского детства» писались в паузах между работой над заказными материалами. 30 мая Беньямин сумел закончить самый срочный из этих заказов – эссе «О современном социальном положении французского писателя».

Предпринятый Беньямином широкий обзор французской литературной сцены опирался на чрезвычайно шаткое материальное основание – библиотеку Неггерата, 30–40 книг, оставленных Беньямином на Ибице в предыдущем году, и несколько книг, присланных ему Хоркхаймером из Женевы, – и Беньямин остро осознавал, в какое тяжелое положение его ставит это обстоятельство. «Это эссе, в любом случае представляющее собой полную халтуру, – писал он Шолему 19 апреля, – приобретает более или менее магический облик вследствие того факта, что мне приходится писать его здесь, не имея практически никаких источников. Оно смело проявит себя в таком качестве в Женеве, но воздержится от этого в твоем присутствии» (BS, 41). Несмотря на все сложности, Беньямин сумел – и впоследствии это стало для него типичным – в итоге получить удовлетворение от работы, доставившей ему столько хлопот: «У меня не было возможности написать что-либо определенное. Тем не менее я надеюсь, что читатель получит представление о связях, ранее никем не выявлявшихся с такой же четкостью» (BS, 54).

В этом эссе (SW, 2:744–767) Беньямин прослеживает историю текущего социального кризиса французской интеллектуальной жизни вплоть до его первых проявлений в произведениях Аполлинера. На следующих страницах он сначала излагает позицию правых католиков. Творчество «романтического нигилиста» Мориса Барре с его требованием союза между «католическими чувствами и духом почвы» сыграло роль трамплина для более известного заявления Жюльена Бенды о «предательстве интеллектуалов». Из всех правых авторов Беньямин наиболее объективно говорит о Шарле Пеги, что едва ли удивительно с учетом его давнего интереса к этому поэту. Беньямин выделяет либертарианские, анархистские и популистские элементы в мистическом национализме Пеги, называя эти элементы истинными останками Французской революции. Анализ популизма Пеги выводит на авансцену ряд писателей, вслед за Золя пробовавших свои силы в roman populiste, и в первую очередь Луи-Фердинанда Селина с его первым громким романом «Путешествие на край ночи» (1932). Если Беньямин сохраняет предсказуемый скептицизм в отношении достижений Селина, то он все же отдает предпочтение холодному взгляду, насквозь пронзающему предреволюционные массы – и вскрывающему «их трусость, охвативший их панический ужас, их желания, их кровожадность», – перед сентиментальной кашицей либеральных писателей, воспевающих гимны простоте и нравственной чистоте простого народа. Соответственно, Беньямин воздает должное Селину за его сопротивление конформизму – готовности принимать все черты современной Франции как данность, – выносящее приговор почти всей современной литературе.